Кто глупее?

В пятницу, во время джумы, собралось в мечети народу видимо-невидимо. Мулла взошел на возвышение и стал проповедовать о житейской мудрости. Тему для проповеди он почерпнул из китаба. Между прочим, он сказал, что по выражению лица можно узнать мысль человека, а по некоторым приметам - умен ли он или глуп. «Берегитесь, правоверные,- заключил мулла,- рыжебородых: у них немного ума! Но если рыжебородый отпустил длинную бороду, длиннее того, сколько можно захватить в кулак, он непременно сделает какую-нибудь глупость!» Случилось так, что в мечети присутствовал правоверный с длинной рыжей бородой. Сердце его дрогнуло, когда он услышал слова муллы. «Неужели,- думал он,- слова эти относятся ко мне; к тому же мулла, распространяясь насчет рыжебородых, все как будто посматривал в мою сторону - как будто словами и жестами указывал на меня».

С тяжелыми думами он вернулся домой: «Ну-ка, посмотрю я в зеркало, длинна ли моя борода». Посмотрев в зеркало, он с нетерпением схватил себя за бороду, и - о ужас! - между пальцев торчат длинные космы его рыжей бороды! «Долой ее, долой, а то меня, чего доброго, и впрямь примут за глупца!» Ножниц под рукой не было: он бросился к очагу, желая обжечь торчащую между пальцами бороду. Бороду-то он обжег, но при этом опалил себе все лицо. «Ах, какой я дурак! - крикнул несчастный.- Неужели мулла прав? Не может этого быть Пойду по белу свету: наверное, найду где-нибудь рыжебородого глупее меня!» Сказано - сделано. Поплелся рыжебородый куда глаза глядят. В одном ауле на площади он наткнулся на рыжебородого и сильно ему обрадовался. «Дай-ка,- подумал он,- расскажу ему о своем приключении; что он на это скажет?» Подходит он к нему, поздоровался и стал ему рассказывать о том, как он, обжигая бороду, опалил все лицо. Незнакомец усмехнулся и как бы в утешение говорит ему:

- Со мной было еще лучше: у меня была корова с закрученными рогами. Вздумалось мне как-то просунуть между рогами голову. Голова-то пролезла - ничего себе, надавил только немного виски, но назад ее вытащить нельзя! Что я ни делал, ничего не помогает: не лезет ни туда, ни сюда! Наконец корова испугалась; подняла хвост и давай со мной носиться по аулу. Я болтаюсь беспомощно; кричу от боли, так как корова своей головой меня безжалостно подбрасывает вверх, а к довершению досады, кто меня ни увидит, тот покатывается со смеху. Люди стоят у своих домов и хохочут. Наконец надо мной сжалились: поймали корову и стали меня вытаскивать из тисков. Но не идет дело! Пришлось отпилить рога, и тогда только меня освободили. Что же это такое?

- Правда,- ответил наш старый знакомый,- твоя глупость почище моей. Пойдем теперь вместе, не найдем ли где-нибудь рыжебородого глупее нас обоих?

Тот согласился. Плетутся оба глупца в ближайшее торговое местечко, утешаясь мыслью, что, наверное, найдут того, кого ищут. Придя в местечко, они разинули рты от удивления: везде каменные дома и богатые лавки! Глазеют они по сторонам, как вдруг - какое счастье! На крылечке, под навесом, ходит рыжебородый и покуривает трубку. Богат, видно, очень, но лицо у него обезображено: нос как бы приплюснутый, а на щеке рубец. «Что с ним такое? - думают путники.- Видно, это от глупости! Давай-ка ему расскажем о наших неудачах! Что он на это скажет?» Подошли они к богатому незнакомцу, вежливо поздоровадись и стали ему рассказывать о приключениях с бородой и между рогами коровы. Богач лукаво улыбнулся и говорит:

- Все это вздор: со мной было еще лучше. Слушайте и утешайтесь! Взобрался я как-то на второй этаж своего дома, приподнял окно и стал забавляться тем, что плевал на проходящих нищих. Не знаю, каким образом задвижка окна отодвинулась: окно вдруг опустилось и своей тяжестью приплюснуло мне нос. Носа как не бывало! К моей досаде, все хохочут; не пожалел никто, даже и жена!

В другой раз было еще почище. Выбрали меня односельчане в кадии. Как я ни отказывался, пришлось согласиться. Говорили, что выбирают меня за мой ум, а мне и невдомек, что им нужно было мое богатство. Полон дом софт-мальчиков, но плохо слушаются, проклятые! Пришлось куда-то уехать по делу, а софты-бездельники, зная, конечно, что я недалек умом, сговорились с женой, чтобы надо мной посмеяться. Приезжаю домой, как вдруг все в один голос: ах, как ты изменился, кадий! Жена с участием спрашивает, не болен ли я. Я сдуру поверил и, понурив голову, отправился в свою комнату, чтобы хоть немного прилечь. Мне, право, так и казалось, что мне чего-то недостает. Все меня сочли за больного. Позвали азэ, а тот не велел принимать пищи; говорит: «Объелся!» Голод меня донимает страшно, и я уже думаю о том, чтобы наложить на себя руки. Жена все меня унимает и, уходя, по забывчивости как будто, оставляет яйцо, очищенное от скорлупы; как видно, сама собиралась полакомиться или, может быть, хотела меня побаловать лакомым кусочком, но так, чтобы этого не видел строгий азэ. Мучимый голодом, с жадностью я набросился на яйцо. Лишь только успел его вложить так-таки целиком в рот, как вдруг вбегает азэ. Я испугался: проглотить яйцоеще не успел, а выбросить побоялся: уж больно строг был азэ! Так оно и осталось во рту. Азэ на меня набросился: «Что это у тебя за шишка? Ай-ай, это чума!» Не успел я оглянуться: он вынул инструмент, в мгновение ока сделал на щеке надрез и с торжеством вытащил яйцо! Прибежали тут софты; явилась и жена. Мне больно, а они заливаются со смеху. Вот откуда этот у меня рубец! После ваших глупостей моя будет третья и четвертая.

Кто из них был глупее? Путники не пошли уже дальше. Они наконец поняли, что глупцов хоть пруд пруди: дураков не сеют, не жнут, а они сами родятся.