Путниками становятся все
- Англия Зарубежное
- Сказки
- Проза
Дядюшка Рэт чувствовал какое-то беспокойство, сам не понимая отчего. По всем признакам лето с его великолепием и пышностью было все еще в самом разгаре. И хотя на возделанных полях зелень кое-где начала отступать перед золотом, хотя рябины стали уже краснеть, а на лесные опушки кто-то ухитрился в разных местах брызнуть рыжим и бурым - и свет, и тепло, и цвет, - всего этого было вдоволь, признаков уходящего лета еще не было заметно. Но постоянно звучавший птичий хор в садах и кустарнике поутих, и лишь время от времени возникала спокойная песенка нескольких неутомимых артистов. Снова заявила свои права малиновка, и в воздухе витало ощущение перемен и расставаний.
Кукушка-то, конечно, давно умолкла, но и многие другие пернатые приятели, которые месяцами составляли часть пейзажа и его незатейливое общество, тоже уже отсутствовали, и птичьи ряды продолжали день за днем неуклонно редеть. Рэт, наблюдательный и никогда не пропускающий ни одного птичьего движения, видел, как с каждым днем все чаще и чаще взмахи крыльев устремляются в южном направлении. И даже ночами, когда он был уже в постели, ему казалось, что он мог различить в темноте над головой хлопанье нетерпеливых крыльев, послушно возникающее в ответ на вечный, непрекращающийся осенний зов. Ведь и у Природы в ее Большой Гостинице, как в любом курортном отеле, тоже есть свое сезонное и несезонное время. Когда сезон проходит, постояльцы упаковывают вещи, расплачиваются и уезжают, закрываются комнаты, сворачиваются коврики, обслуживающий персонал, нанятый на сезон, получает расчет. И на тех, кто остается в гостинице на зимнее время до следующего сезона, тоже невольно влияют все эти отъезды и прощания, горячие обсуждения планов путешествий, маршрутов и новых квартир, которые предстоит занять или построить, это постоянное уменьшение числа друзей. Тем, кто остается, делается тоскливо, неуютно, у них портится характер, и они начинают ворчать. Ну к чему эта жажда перемен? Ну почему бы не остаться и не радоваться жизни, подобно нам? Вы ведь не знаете этого отеля в зимний сезон и как нам тут бывает весело - тем, кто остается и видит его весь год подряд. Все это очень верно, отвечают им те, кто собрался в дорогу, мы вам даже завидуем, и может быть, когда-нибудь ... но сейчас мы не можем, нас ждут, время уже подошло! Кивнув и улыбнувшись, они отбывают, а мы остаемся, тоскуя по ним, затаив на них обиду. Дядюшка Рэт никогда не скучал в одиночестве и всегда умел найти себе дело, и кто бы куда бы ни собрался, он всегда оставался корнями своими привязанным к родному месту, но все же и он не мог не замечать, что происходит вокруг, и где-то глубоко внутри, в костях, что ли, он чувствовал, что все происходящее влияет и на него. Трудно было всерьез заняться чем-либо на фоне всех этих сборов и отъездов. Оставив берег реки, где густо рос тростник, возвышаясь над водой, которая становилась все мельче и медлительнее, он побрел в сторону полей, пересек пару пастбищ, которые выглядели теперь пыльными и выжженными, и углубился в великое королевство пшеницы, желтой, волнующейся, говорящей, наполненной спокойным движением и короткими шепотками. Здесь он любил бродить, пробираясь через лес крепких, негнущихся стеблей, которые держали над его головой их собственное золотое небо, небо, которое все время танцевало, поблескивало, тихонечко разговаривало, или эти стебли низко наклонялись под пролетающим ветром, а затем снова распрямлялись, тряхнув головой и рассмеявшись. Тут у него тоже было множество маленьких друзей, целое общество, ведущее трудовую жизнь, но у кого всегда находилась свободная минуточка, чтобы поболтать с гостем. Но в этот день полевые мыши, хотя все они были вполне вежливы, казалось, были чем-то очень заняты. Многие копали, роя туннели, другие, собравшись небольшими группками, обсуждали планировку новых квартир, которые Должны быть уютными и небольшими и располагаться недалеко от главного склада. Некоторые вытаскивали пыльные сундуки и дорожные корзины, а иные, перегнувшись и уйдя по локоть в корзины, уже паковали свое имущество. Кругом лежали узлы с пшеницей, овсом, ячменем, семенами вяза и орехами, готовые к отправке.
- Сюда, Рэтти, старина! - закричали они, как только его увидели. - Иди к нам, помоги, не стой без дела!
- Что это тут за игры вы затеяли? - спросил он строго. - Вы прекрасно знаете, что пока еще рано думать о зимних квартирах, и время еще не скоро наступит.
- Да, мы знаем, знаем, - отозвались полевые мыши, смутившись. - Но лучше все-таки не прозевать сроки. Нам обязательно надо вывезти мебель, багаж и все запасы, пока эти кошмарные машины не начали стучать и тарахтеть в полях. И потом, ты знаешь, в наше время хорошие квартиры так быстро расхватывают, и, если прозеваешь, будешь жить бог знает где, и потом придется все чинить, пока туда въедешь. Мы рано собираемся, мы это знаем, но мы ведь только еще начали.
- Гори оно, это ваше начало, - сказал Рэт. - Такой прекрасный день!
Пошли покатаемся на лодке, или прогуляемся вдоль живых изгородей, или устроим в лесу пикник, или что-нибудь еще.
- Спасибо, спасибо, но только не сегодня, - торопливо ответил старший из полевых мышей. - Может, как-нибудь в другой день, когда у нас будет побольше времени.
Дядюшка Рэт, презрительно хмыкнув, резко повернулся, споткнулся о чью-то шляпную картонку, упал и произнес при этом несколько не достойных его слов.
- Если бы некоторые были бы внимательнее, - сказала одна мышь, - и глядели бы под ноги, они бы не ушибались и... не забывались бы до такой степени! Обрати внимание на саквояж, Рэт. А лучше сядь и посиди. Через часик-другой мы, пожалуй, освободимся.
- Вы не освободитесь до Нового года, это ясно, - ответил дядюшка Рэт раздраженно и поспешил с пшеничного поля.
Несколько подавленный, он вернулся назад, к реке, к своей верной, неизменной старой реке, которая никогда не паковала вещи, не суетилась, не перебиралась на зимнюю квартиру. Он разглядел ласточку, которая сидела в ивняке у берега. К ней вскоре присоединилась другая, а потом и третья. Все три птички, беспокойно и нетерпеливо ерзая на ивовой ветке, тихими голосами тоже принялись беседовать о перелете.
- Что, уже? - спросил дядюшка Рэт, перемещаясь к ним поближе. - Куда вы так спешите? По-моему, это просто смешно!
- Мы еще пока не улетаем, если ты это имеешь в виду, - ответила первая ласточка. - Мы пока только заняты планами и приготовлениями. Мы обсуждаем, каким путем нам лететь и где мы остановимся передохнуть и так далее. В этом - половина удовольствия.
- Удовольствия? - сказал дядюшка Рэт. - Вот этого-то я и не могу понять. Если вам необходимо оставить это приятное местечко, и друзей, которые будут без вас скучать, и уютные домики, в которых вы совсем недавно поселились, что ж, когда ваш час пробьет, я уверен, вы смело отправитесь в путь и выдержите все трудности и неудобства, и перемены в жизни, и новизну, и даже сумеете притвориться, что вы не так уж несчастны. Но хотеть еще об этом говорить или даже думать об этом до тех пор, пока не придет необходимость...
- Ты просто этого не понимаешь, - сказала вторая ласточка. - Сначала начинается какое-то движение внутри нас, где-то глубоко, такое сладкое беспокойство, потом появляются воспоминания, одно за другим, как возвращающиеся из полета голуби. Они влетают в наши ночные сны, потом они начинают кружить рядом с нами днем. И тогда нам начинает очень хотеться поговорить Друг с другом, сравнить наши впечатления, удостовериться, что все, что было, это было на самом деле. Постепенно знакомые запахи и звуки, названия давно забытых мест возвращаются в нашу память и манят нас к себе.
- А вы не могли бы перезимовать здесь, ну хотя бы в этом году? - предложил дядюшка Рэт задумчиво. - Мы все постараемся, чтобы вам было хорошо. Если бы вы знали, как мы тут славно проводим время, пока вы находитесь где-то далеко.
- Я однажды попробовала перезимовать, - сказала третья ласточка. - Я так полюбила эти места, что, когда настало время, я отстала от других и подождала, пока они улетят без меня. Несколько недель все было хорошо. А потом! О! Какие утомительные длинные ночи! Знобкие дни без солнца! Холодный и сырой воздух и хоть бы одна мошка - сколько ни летай! Нет, этого нельзя было вынести! Я упала духом и однажды холодной, ветреной ночью расправила крылья и полетела, спасаясь от ледяного восточного ветра. Был страшный снегопад, когда я пыталась пробиться между вершинами высоченных гор. Я едва не лишилась жизни. И никогда я не забуду благословенное чувство, которое дало мне солнышко, согревшее мне спину, когда я спешила к озерам, лежавшим внизу, голубым, сияющим. А какая вкусная оказалась первая же пойманная мною мошка! Прошлое показалось мне кошмарным сном, а будущее - сплошным праздником, и я продвигалась все дальше и дальше на юг, неделя за неделей, не утруждая себя, отдыхая столько, сколько мне хотелось по пути, но постоянно прислушиваясь к тому зову, который звучал во мне. Нет! Все это послужит мне предупреждением, никогда в жизни не решусь я больше ослушаться.
- О да, зов юга, зов юга!.. - защебетали две другие ласточки мечтательно. - Песни, влага, сверкающий воздух! А ты помнишь...
И, забыв о дядюшке Рэте, они соскользнули в страстные воспоминания, а он слушал, зачарованный, и что-то зажглось в его сердце.
Он понял, что и в нем - вот она - зазвучала до сих пор дремавшая струна, о существовании которой он и не подозревал. Простая болтовня этих собирающихся на юг птичек, их немудрящие рассказы разбудили такое новое и сильное чувство, что ему неодолимо захотелось ощутить хотя бы одно прикосновение южного, солнца, почувствовать дуновение южного ветра, вдохнуть подлинно южные ароматы. Зажмурившись на один миг, он позволил себе помечтать в полной отрешенности, а когда снова открыл глаза, река показалась ему серой и холодной, зеленые поля - пожухшими. Потом его верное сердце пристыдило более слабую часть его души и обвинило ее в предательстве.
- Зачем тогда вы вообще возвращаетесь сюда? - ревниво призвал он к ответу ласточек. - Что вас вообще привлекает в этом маленьком, бедном, бесцветном краю?
- Ты что же думаешь, - спросила первая ласточка, - тот, другой, зов не нас, что ли, призывает, когда наступает время? Это зов буйной луговой травы, покрытых росой садов, нагретых солнышком прудов, над которыми вьются всякие мошки, пасущегося на лугах скота, зов сенокоса и деревенских домов, пристроенных к прекрасным, удобным стрехам. - Ты один, что ли, на свете тоскуешь и жаждешь снова услышать, как запоет кукушка? - спросила вторая.
- Когда настанет время, - сказала третья, - мы снова затоскуем по родине, по водяным лилиям, спокойно качающимся на маленькой английской реке.
Но сегодня все это кажется нам побледневшим, истончившимся, далеким-далеким.
Сейчас наша кровь танцует под другую музыку.
И они снова стали щебетать друг с другом, теперь о фиолетовых морях, золотистом песке и стенах, по которым бегают ящерицы. Дядюшка Рэт ушел от них со смущенной душой, забрался по склону на холм, который полого поднимался от северного берега реки, улегся там и долго смотрел в сторону большого кольца горных вершин, отгораживающих от него весь остальной мир.
Эти горы были до сих пор его горизонтом, его Лунными Горами , его пределом, за которым лежало только то, о чем он не хотел знать, и то, что ему было неинтересно увидеть. Но сегодня ему, глядящему в сторону юга с какой-то рождающейся в душе жаждой нового, ясное небо над длинной низкой горной цепью казалось пульсирующим каким-то обещанием, сегодня все невиданное казалось самым важным, все непознанное - необходимым. И по эту сторону холмов теперь все казалось пустым, а по ту сторону простиралась живописная панорама, которую он так ясно видел внутренним взором. О, какие залитые солнцем морские берега, где сверкали белые виллы на фоне оливковых рощ! Какие тихие гавани, сплошь забитые роскошными судами, направляющимися к розовым островам за винами и специями, островам, низкие берега которых омываются тихими водами!
Он встал и направился было к реке, потом передумал и выбрал пыльную тропинку между двумя живыми изгородями. Там, если он приляжет в прохладных густых зарослях, он может помечтать о хорошо вымощенных дорогах и о том удивительном мире, к которому они ведут, еще - обо всех путниках, которые по ним, может быть, прошли, и о богатствах, и удаче, и приключениях, которые они отправились искать, или которые свалились на них случайно - там, за холмами, за холмами...
Его слуха коснулся звук шагов, и фигура, шагающая с несколько утомленным видом, предстала перед ним. Он видел, что это крыса, и довольно-таки пропылившаяся. Путник поравнялся с ним, приветствовал его изысканным жестом, в котором сквозило что-то иностранное, потом, минуточку поколебавшись, свернул с дороги и сел рядом с дядюшкой Рэтом в прохладную траву. Он выглядел усталым, и дядюшка Рэт не стал его расспрашивать, давая ему перевести дух, понимая, о чем тот думал, и зная, что звери ценят умение вместе помолчать, когда расслабляются утомленные мускулы, а мозг отсчитывает время.
Путник был худощав, с остренькими чертами лица и слегка сутулился. Лапы его были тонкие и длинные, возле глаз морщины, а в маленьких, красивой формы ушах были вдеты серьги. На нем был трикотажный бледно-голубой пиджак, брюки, залатанные и в пятнах, тоже когда-то были голубыми, а багаж, который он нес с собой, был увязан в голубой платок. Когда незнакомец немного отдохнул, он принюхался к воздуху и огляделся.
- Пахнет клевером это теплое дуновение ветерка, - заметил он. - А то, что слышится, - это коровы. Они жуют и, проглотив жвачку, фыркают и вздыхают. А там, я слышу, работают жнецы, а вот там поднимаются к небу дымки из труб на фоне лесной опушки. Тут, наверное, где-то близко протекает река, потому что я слышу, как кричат шотландские куропатки, а ты, судя по твоему виду, - пресноводный моряк. Все притихло, вроде бы заснуло, но жизнь идет.
Хороший образ жизни ты ведешь, приятель. Я даже уверен, что лучший на земле.
Если только у тебя хватает на него терпения.
- Да. Это лучший образ жизни, единственный, который стоит вести, - отозвался дядюшка Рэт сонно, без своей обычной, глубоко прочувствованной убежденности.
- Я сказал не совсем то, - осторожно заметил незнакомец. - Но несомненно, что лучший. Я попробовал, и я знаю. И вот потому, что я попробовал - в течение шести месяцев - и убедился, что такая жизнь самая лучшая, ты и видишь меня со сбитыми ногами и голодного, топающего от нее прочь, топающего на юг по велению давнего зова назад, к моей старой жизни, которая не хочет меня отпускать, потому что она - моя.
"Еще один из этих же", - подумал дядюшка Рэт.
- А откуда ты здесь появился? - спросил он.
Ему не нужно было спрашивать, куда он направляется, ответ был ему заранее известен.
- Со славной маленькой фермы, вон оттуда, - кивнул незнакомец на север. - Бог с ней совсем! У меня там было все, что только я мог пожелать, все, что я мог ожидать от жизни. Даже более того... И все-таки вот я, здесь.
И рад, что я здесь, несмотря ни на что - рад! Я уже много миль оставил позади себя, я уже на много миль приблизился к заветной цели.
Его заблестевшие глаза впились в горизонт, и он, казалось, прислушивался к какому-то звуку, который долетел к нему оттуда, с покинутой фермы, донося до ушей веселую музыку пастбища и хозяйственного двора.
- Но ты не один из нас, - заметил дядюшка Рэт. - Ты и не фермер. Мне думается даже, что ты иностранец. - Верно, - ответил незнакомец. - Я - морская крыса, вот я кто, и порт, откуда я родом, называется Константинополь, хотя там я тоже, можно сказать, что-то вроде чужеземца. Ты, наверно, слыхал о Константинополе, друг? Прекрасный город, прославленный и древний. И возможно также, что ты слыхал про Сигурда, короля норвежского, и как он направился туда с шестьюдесятью кораблями, и как он и его люди проскакали по улицам города, украшенным коврами и парчой в его честь, и как император и императрица пировали с ним на его корабле? Когда Сигурд собрался домой, многие его люди остались и вступили в императорскую лейб-гвардию, и мой предок, родившийся в Норвегии, тоже остался на корабле, который Сигурд подарил императору. Мы всегда были мореплавателями, так что ничего удивительного, что мой родной город для меня ничуть не более родной, чем все замечательные порты между Константинополем и Лондоном. Я их все знаю, и они знают меня. Высади меня в любом из них на набережную, и я почувствую, что прибыл домой.
- Ты, наверно, совершаешь дальние рейсы? - осведомился дядюшка Рэт с возрастающим интересом. - Долгие месяцы не видишь земли, и провизия бывает на исходе, и кончаются запасы пресной воды, а ты общаешься с могучим океаном, и все такое в этом роде?
- Ни в коем случае. Ничего такого не происходит, - ответил Мореход откровенно. - Такая жизнь, как ты описываешь, совершенно меня не устраивает. Я работаю в порту и редко покидаю берег. Веселое времяпрепровождение на берегу привлекает меня больше любого путешествия. О, эти морские порты на юге! Их ароматы, их очарование! О, плывущие по воде огни!
- Ну, может, так оно и лучше, - заметил дядюшка Рэт с некоторым разочарованием. - Ну тогда расскажи мне о своей приморской жизни, если у тебя есть настроение, поведай, какой урожай может собрать предприимчивый зверь, чтобы согреть свою старость блистательными воспоминаниями возле каминного огня. Потому что, знаешь, моя жизнь кажется мне сегодня ограниченной и замкнутой.
- Последнее мое путешествие, - начал свой рассказ Мореход, - которое привело меня в конце концов в вашу страну, связано было с большими надеждами относительно покупки фермы. Оно может послужить как бы конспектом всей моей пестрой жизни. Все началось с семейных неприятностей. Был поднят домашний штормовой сигнал, и я решил отплыть на маленьком торговом суденышке, которое отправлялось из Константинополя по древнему морю, где каждая волна хранит память о бессмертных исторических событиях, в направлении Греции и Леванта.
Стояли золотые дни и ночи, напоенные ароматами. Мы приставали в разных портах и тут же отчаливали. Везде - старые друзья. Мы спали в каком-нибудь храме или возле заброшенного водоема во время дневной жары, а потом, после заката, пиры и песни под крупными звездами, усеивающими черный бархат небес!
Оттуда мы поплыли в Адриатику и приставали почти в каждом порту. Берега были залиты янтарным, розовым и голубым, аквамариновым цветом, мы стояли на рейде в больших, глубоко вдающихся в материк бухтах, мы бродили по древним благородным городам, пока наконец однажды утром, после того как за спиной у нас поднялось в небо царственное солнце, мы не отправились в Венецию по золотой солнечной дороге. О, Венеция, прекрасный город, где крысе есть где разгуляться! Или, устав бродить, можно сесть на берегу Большого канала ночью и пировать с друзьями, когда воздух полон музыки, а небо полно звезд, когда огоньки вспыхивают и мерцают на черном полированном носу каждой покачивающейся на воде гондолы, которые чалятся в такой тесноте, что можно обойти все каналы, шагая только по гондолам. Ты любишь устрицы? Ладно, ладно, об этом после.
Он немного помолчал, и дядюшка Рэт тоже сидел молча, захваченный его рассказами, скользил по воображаемым каналам и слышал воображаемую песню, которая носилась между призрачными серыми стенами, отполированными волнами.
- Наконец мы снова отправились в южном направлении, - продолжал рассказ Мореход, - заходя во все итальянские порты, пока не достигли Палермо, и там я надолго сошел на берег. Я никогда долго не плаваю на одном и том же корабле, так становишься ограниченным и предубежденным. Кроме того, я уже давным-давно жарко мечтал о Сицилии. Я всех там знаю, и их образ жизни мне очень подходит. Я провел много чудесных недель на этом острове, остановившись у своих друзей. Когда мне слегка все поднадоело, я сел на корабль, который направлялся на Сардинию и Корсику. И я был рад, что я снова дышу свежим морским бризом и чувствую брызги на лице.
- А разве там не жарко и не душно, в этом, как вы его зовете, трюм, что ли? - спросил дядюшка Рэт.
Мореход поглядел на него и еле заметно подмигнул:
- Я старый морской волк. Капитанская каюта меня вполне устраивает.
- Все равно, это довольно трудная жизнь, - пробормотал дядюшка Рэт, погруженный в свои мысли.
- Для команды - конечно, - ответил Мореход опять с некоторой тенью усмешки. - Отплывая из Корсики, - продолжал он, - я воспользовался кораблем, который возил вина на большую землю. Однажды вечером мы прибыли в Алассио, легли в дрейф. Повытаскивали из трюма на палубу бочки с вином и перекидали их, связанные друг с другом длинным канатом, за борт. Затем матросы сели в шлюпки и с веселыми песнями стали грести к берегу, а за ними потянулась целая вереница связанных бочек. На прибрежных дюнах уже ждали лошади, которые потащили бочки с грохотом, звяканьем и скрежетом по крутой улочке маленького городка. Когда последняя бочка была доставлена покупателям, мы пошли отдох- путь и перекусить и засиделись допоздна. А следующим утром я отправился в оливковые рощи - для разнообразия и для отдыха. Потому что к тому времени мне надоели острова, и путешествия, и морские порты тоже, так что я некоторое время жил праздно, наблюдая, как трудятся крестьяне, или просто ложился поваляться на высоком холме, а голубое Средиземное море было там, далеко внизу. И наконец, мало-помалу, частично морем, а когда пешком, я прибыл в Марсель. А там - встречи с корабельными друзьями, и огромные океанские пароходы, и опять пиры и веселье. А ты говоришь - устрицы! Да я иногда вижу во сне марсельских устриц и просыпаюсь весь в слезах.
- Говоря об устрицах, - заметил вежливый дядюшка Рэт, - ты вроде бы упомянул, что голоден. Надо было мне сообразить это раньше. Ты, конечно, сделаешь остановку и пообедаешь со мной? Моя нора здесь близко, и я рад угостить тебя тем, что там найдется.
- Что же, я бы сказал, что это добрый и братский поступок, - сказал мореплаватель. - Я действительно очень голоден с тех самых пор, как я тут сижу, и когда я неосмотрительно упоминал в разговоре устриц, то я просто чуть не умер от голода. А ты не мог бы вынести что-нибудь поесть? Я не очень-то люблю забираться под палубу, если только в этом нет крайней необходимости, и, пока мы закусываем, я мог бы тебе еще порассказать о моих путешествиях и о приятной жизни, которую я веду, ну, по крайней мере, она приятна для меня, а судя по тому, как ты внимательно меня слушаешь, она прельщает и тебя. Если мы будем сидеть в помещении, то сто против одного, что я тут же засну.
- Прекрасное предложение! - согласился дядюшка Рэт и поспешил домой.
Там он вытащил корзинку для пикников и сложил туда немного еды; памятуя о происхождении и вкусах гостя, он не забыл упаковать в корзинку длинный французский батон, колбаску, такую душистую, что чеснок в ней прямо распевал песни, сыр, который плакал огромными слезами, и завернутую в солому длинношеюю бутылку, в которую упрятано разлитое и убранное на склады солнышко с южных склонов. Нагрузившись всем этим, он на большой скорости вернулся назад. Он покраснел от удовольствия, когда Мореход высоко отозвался о его вкусах и здравом смысле, пока они вместе доставали содержимое из корзинки и выкладывали на травку возле дороги. Мореход, как только слегка утолил голод, продолжал рассказ о своем последнем путешествии, проведя своего простодушного слушателя от порта к порту в Испании, высадил его на берег в Лисабоне, Опорто и Бордо, представил его приятным портовым городам Корнуоллу и Девону, пока наконец не оказался на спокойной набережной канала, где он в конце концов сошел на берег, измотанный штормами и непогодой, и где впервые получил намеки и вести совсем другой весны, и, загоревшись, отправился пешком в глубь страны, страстно желая попробовать иную жизнь на спокойной ферме, как можно дальше от изнуряющего плеска какого угодно моря.
Завороженный и трепещущий от возбуждения, дядюшка Рэт следовал за Искателем Приключений лига за лигой по штормящим заливам, по забитым кораблями рейдам, по несущимся волнам приливов, поднимался по извилистым рекам, умеющим скрыть за поворотом полные деятельной суеты города, и оставил его на скучной ферме, о которой он теперь просто ничего не желал слышать.
К этому времени трапеза их закончилась. Мореход насытился, обрел силы и окрепшим голосом, с огоньком в глазах, который он, вероятно, подцепил у какого-нибудь дальнего морского маяка, наклонившись к дядюшке Рэту, вновь обратился к своим рассказам, полностью захватившим бедного слушателя.
Дядюшка Рэт поглядел ему прямо в глаза, которые были расчерченного пеной серо-зеленого, изменчивого цвета северных морей, а в лапах рассказчик держал стакан с вином, в котором вспыхивал горячий рубин, казавшийся самым сердцем южного края, которое бьется для тех, в ком находится достаточно мужества, чтобы отозваться на его удары.
Эти два огня, переменчиво-зеленый и неизменно-красный, заворожили дядюшку Рэта, покорили его совершенно, и он слушал, слушал, зачарованный и изнемогший. Спокойный мир, находящийся за пределами этих огней, отступил куда-то далеко и перестал существовать. А рассказы все лились и лились... да и был ли это только рассказ? Временами он, казалось, превращался в песню, хоровую матросскую песню, которую поют, поднимая тяжелый якорь со скатывающимися с него каплями, а иногда казалось, что гудит парусина под терзающим ее норд-остом, а временами речь Морехода переходила в звуки протяжной старинной баллады, которую напевает рыболов, выбирая сети на ранней зорьке, и силуэт его виднеется на фоне абрикосово-желтого неба, а то вдруг становилась аккордами гитары или мандолины, доносящимися с проезжающей гондолы или каика. А не превращалась ли она временами в крики ветра, сначала жалобные, потом пронзительно-сердитые, по мере того как ветер крепчал? Потом эти крики переходили в резкий свист, а затем звучали тихо и мелодично, как струйка воздуха, коснувшаяся паруса. Завороженному слушателю казалось, что он ясно слышит все эти звуки, а с ними вместе и жалобы морских чаек, мягкие удары разбивающихся о берег волн, недовольное ворчание прибрежной гальки. А потом все эти звуки снова становились звуками речи, и с бьющимся сердцем он как бы принимал участие в приключениях, да не в одном, а в дюжине различных морских портов, в драках, побегах, новых битвах, дружестве, доблестных поступках, или как будто бы вместе с другими разыскивал сокровища, ловил рыбу в тихих лагунах, или дремал дни напролет на теплом белом песке. Он услыхал о рыболовстве на большой морской глубине, и о серебристой добыче, которую приносят морские сети в целую милю длиной, о неожиданных кораблекрушениях, о том, как бьют склянки в лунную ночь, или о том, как нос огромного лайнера вдруг вырисовывается из тумана прямо у тебя над головой, о веселых возвращениях домой, когда ты огибаешь на корабле знакомый мыс и вдруг видишь, как портовые огни показывают тебе, что путь свободен, а на набережных ты угадываешь силуэты встречающих, слышишь радостные приветствия, плюханье по воде стального троса, а затем - путь вдоль по крутой улочке к уютному мерцанию окошек с красными занавесочками.
Наконец в его сне наяву ему показалось, что Искатель Приключений встал, но продолжает говорить, все еще крепко держа его своими морского цвета глазами.
- А теперь, - говорил он, - мне снова пора в путь, мне придется пройти в юго-западном направлении много долгих и пыльных дней, пока я не доберусь до маленького, неприметного приморского города. Он расположен вдоль крутого берега по одну сторону гавани. Там из темных дверных проемов видны пролеты сбегающих вниз каменных лестниц, над которыми нависают розовые кустики цветущей валерианы. Эти лестницы приводят к синей сверкающей воде.
Маленькие лодочки, привязанные к крюкам и кольцам в каменной стене, весело окрашены, как те, куда я залезал бесчисленное количество раз в моем далеком детстве. Во время прилива лососи совершают свои невиданные прыжки, косяки макрели проплывают, поблескивая и играя вдоль набережных и вдоль затопляемой приливом береговой полосы, а мимо окон скользят огромные суда, днем и ночью, к своим причалам или, наоборот, в сторону открытого моря.
Туда рано или поздно заходят суда всех мореходных наций, и там, в час, назначенный судьбой, тот корабль, который я выбрал, тоже бросит свой якорь.
Я не буду спешить, я буду тянуть и выжидать, пока, наконец, тот самый не будет ждать меня, верпующийся на середине течения, тяжело груженный, с бушпритом, указывающим прочь от гавани. Я проскользну на борт, добравшись на шлюпке или по перлиню, и в одно прекрасное утро я проснусь и услышу песни и топот матросов, звяканье кабестана, веселый звон поднимающейся якорной цепи.
Мы поднимаем парус, и белые домики на берегу будут медленно плыть мимо нас до тех пор, пока судно не выйдет из гавани, и путешествие начнется! Пока корабль будет огибать мыс, он весь покроется белой парусиной, а потом, когда выйдет на простор, послышится хлопанье парусов, и судно повернется по ветру, указывающему на юг.
И ты, ты тоже, пойдем со мной, брат мой. Дни проходят и никогда не возвращаются, а юг ждет тебя. Поспеши навстречу Приключениям, послушайся зова сейчас, пока он не умолк. Всего-то и нужно, что захлопнуть за собой дверь, радостно сделать первый шаг, и вот ты уже вышел из старой жизни и вошел в новую! А потом когда-нибудь, очень не скоро, пожалуйста, кати домой, если тебе захочется, когда твоя чаша будет выпита и игра сыграна, садись себе возле своей тихой речки и сиди в обществе прекрасных воспоминаний. Ты легко догонишь меня на дороге, потому что ты молодой, а я уже старею и иду потихонечку. Я не буду спешить и буду оглядываться, и я уверен, что увижу тебя, и ты будешь идти веселый и беззаботный, а на лице у тебя будет написано: юг, юг, юг!.. Голос Морехода постепенно замер в отдалении. Так быстро смолкает и нависает тишиной валторна маленького насекомого, и дядюшка Рэт вскоре мог различить только темное пятно на белом полотне дороги.
Машинально он поднялся и стал укладывать все в корзинку тщательно и без спешки. Так же машинально он вернулся домой, собрал кое-что необходимое и некоторые мелочи, которыми особенно дорожил, и положил это все в дорожную сумку. Он действовал медленно, но обдуманно, передвигаясь по комнате, как лунатик во сне. Он забросил сумку за плечи, тщательно выбрал для дороги подходящий посошок и без спешки, но и без каких-либо колебаний переступил через порог и в дверях столкнулся с Кротом. - Постой, куда это ты собрался, Рэтти? - спросил тот с огромным удивлением, хватая его за руку.
- На юг, как они все, - ровно, как во сне, пробормотал Рэт, даже не взглянув на Крота. - К морю, потом на корабль и - к берегам, которые меня призывают!
И он решительно двинулся дальше, все еще не спеша, но упорно стремясь к цели. Однако Крот, который после этих слов всерьез встревожился, преградил ему путь и, заглянув ему в глаза, увидел, что они остекленели и сделались какими-то перечеркнутыми и мерцающе-серыми, это были чьи-то чужие глаза, а вовсе не глаза его друга!
Крот сгреб его в охапку, втолкнул обратно в дом, грохнулся с ним вместе на пол, но не отпустил.
Рэт отчаянно боролся с ним несколько минут, потом силы внезапно его оставили и он, закрыв глаза, затих.
Крот помог ему встать и усадил его на стул, на который тот уселся, ссутулившись и время от времени истерически всхлипывая без слез. Крот крепко затворил дверь, швырнул сумку в ящик и запер его. Он тихонечко сел рядом со своим другом в ожидании, когда пройдет этот страшный припадок. Постепенно дядюшка Рэт стал задремывать, только иногда, рывком поднимая голову и бормоча какие-то странные, чужие, не понятные непросвещенному Кроту слова.
После этого он забылся глубоким сном.
С неспокойной душой Крот оставил его на какое-то время и занялся хозяйственными делами.
Уже стемнело, когда, вернувшись в гостиную, он нашел дядюшку Рэта там же, где он его и оставил, бодрствующего, но безразличного, подавленного и молчаливого. Он искоса бросил взгляд на его глаза и с удовлетворением отметил, что они вновь ясные, темные и карие. Потом он сел с ним рядом, чтобы подбодрить его и помочь ему рассказать, что же с ним такое случилось.
Бедный Рэт мало-помалу выложил все, как сумел, но что могли передать холодные слова, когда все, что было с ним, было от начала до конца обольстительным наваждением! Какими средствами изобразишь очарование сотен рассказов Морехода? Теперь это очарование испарилось и блеск померк, и ему было трудно объяснить самому себе смысл того, что несколько часов назад казалось неизбежным и единственно возможным. Неудивительно, что ему так и не удалось внятно объяснить Кроту, что он пережил за этот день.
А тому одно было ясно: приступ прошел, оставив его друга хоть и в здравом уме, но потрясенного и подавленного. Он как будто потерял интерес ко всему, что составляло его каждодневную жизнь, был равнодушен к тем приятным планам на будущее, которые можно было уже строить, потому что время года менялось.
Осторожно, будто бы невзначай, Крот завел разговор о сборе урожая, он говорил о полных тележках, и о том, как тяжело их тащить волам, и о том, как все выше и выше поднимаются скирды, и о том, как по ночам полная луна встает над чисто выбритыми лугами, на которых, словно точечки, располагаются копны сена. Он говорил о том, как вокруг в садах краснеют яблоки, а в лесу темнеют орехи, и о варенье и других запасах и напитках. Так постепенно в разговоре он достиг зимы, и ее радостей, и уютного жилья в теплом доме, а дальше он уже совсем размяк и впал в лирику.
Постепенно Рэт отошел, сел рядом с ним, заговорил. Тусклые прежде глаза заблестели, безучастность отступила от него.
Через какое-то время тактичный Крот выскользнул из комнаты и вернулся с карандашом и несколькими листочками бумаги, которые он поместил на столе, рядом с правым локтем своего друга.
- Ты очень давно не писал стихов, - заметил он. - Ты мог бы сегодня вечером попробовать вместо того, чтобы... хм... погружаться в раздумья по разным там поводам. Мне кажется, ты почувствуешь себя много лучше, если ты что-нибудь набросаешь, даже если это будут просто отдельные рифмы.
Рэт слабой лапой оттолкнул от себя листочки, но деликатный Крот придумал предлог, чтобы выйти из комнаты, и, когда он через некоторое время заглянул в дверь, он нашел своего друга, погруженного в стихи и глухого ко всему на свете. Рэт то черкал что-то на бумаге, то посасывал кончик карандаша. Правду сказать, посасыва-ние занимало больше времени, чем черкание. Но Крот был счастлив тем, что выздоровление, несомненно, началось.