Летающий мальчик

"ЛЕТАЮЩИЕ МАЛЬЧИКИ? ВЗДОР!" В газете "Немухинокий голос" появилось объявление: "Для строительства воздушного замка требуются летающие мальчики".

Немухинцы прочитали его с удовольствием: это значило, без сомнения, что в городке будет строиться воздушный замок. Не поверил этому только Петька Воробьев, который случайно знал, что воздушный замок можно построить только в воображении. Потом он подумал о себе - летающий ли он мальчик? И решил, что едва ли. Правда, ему случалось летать во сне, и он решил, что в объявлении пропущены два слова: "Для строительства воздушного замка требуются мальчики, летающие во сне". Это было бы строго научно: мальчики, летающие во сне, приглашались построить замок в воображении. Но в редакции "Немухинского голоса" ему сказали, что он не годится. "Тут нужен не сон, - сказали ему, - а практический подход к делу".

На другой день это объявление повторилось по радио с настоятельным предупреждением, что речь идет не о девочках, а именно о мальчиках, а еще через два-три дня в Немухин приехал корреспондент центральной газеты, которому поручили написать статью "Летающие мальчики? Странно!". Корреспондент обежал Немухин, заглянул на хлебный завод и застрял на футбольном матче между мухинцами и немухинцами, кончившимся вничью. Вернувшись в Москву, он написал две статьи. Одна называлась "Летающие мальчики? Вздор!". А в другой он упомянул, что у немухинцев, атаковавших ворота противника, положительно вырастали крылья.

И объявление, хотя оно еще несколько раз повторилось по радио, стали забывать. Не забыл его только Петька, который, никому в этом не признаваясь, непременно хотел стать космонавтом или, по меньшей мере, верхолазом.

ПРЯМОУГОЛЬНЫЙ СМОТРИТЕЛЬ День был жаркий, и гонять по Немухину на велосипеде не хотелось, тем более что Петька и так не слезал с седла целое утро. Пожалуй, он погонял бы ворон, но на днях он узнал, что "гонять ворон" - это значит "бить баклуши". Весь Немухин бил баклуши в этот утомительный августовский день. Собаки сидели высунув языки и скоро дыша, а люди плелись по Нескорой, отдуваясь и обмахиваясь газетой. Только из трубы хлебозавода валил дым. Но и дым валил как-то лениво.

Скучища! Можно было, правда, заглянуть к Таньке, но даже здесь, на дворе у Воробьевых, было слышно, как Танька пиликает на скрипке - она училась в музыкальной школе.

Оставалось только глазеть на забор, и Петька заметил, что если глядеть научно, то есть внимательно следя за собой, не уснешь, а ненаучно - уснешь. Однако уснуть не удалось, потому что через забор перелетела шляпа. Как будто выбирая, где приземлиться, она покружилась в воздухе и неторопливо уселась у Петькиных ног.

Шляпа была мягкая, велюровая, зеленая, с перышком, но мужская. Петька заметил все это сразу, потому что у него был натренированный взгляд. Но больше он ничего не успел заметить, потому что вслед за шляпой через забор перелетел нескладный коротенький человек, с нескладными руками и ногами и ничего не выражающим прямоугольным лицом.

- Простите, если не ошибаюсь, вы тот известный мальчик, которого все зовут "Воробей с Сердцем Льва"? - опросил он, улыбаясь.

Петька отвечал, что иногда его действительно так называют, но это - ошибка, потому что у него сердце как сердце.

- Сразу видно, что вы - воплощенная скромность! Но скажите, пожалуйста, почему вы не удивились, увидав меня перелетающим через забор?

Петька сказал, что он не удивился потому, что еще в прошлом году дал себе слово ничему не удивляться. Насчет воплощенной скромности он промолчал.

Незнакомец снял плащ и оказался в поношенном зеленом мундире с высоким воротником и в узких брюках с зеленым же кантом.

- Между прочим, я летаю потому, что я из Летандии. Есть, вы знаете, такой островок. Не Исландия, не Лапландия, а именно Летандия. В географии говорится, что это - остров ветряных мельниц и парусных лодок. Вздор! Это остров неслыханной красоты, парусных лодок и ветряных мельниц. Более того, это остров, на котором постоянно слышится музыка. Ветер играет на эоловой арфе.

Петька не удивился, что ветер умеет играть. Но насчет эоловой арфы он все-таки спросил, потому что был почти уверен в том, что никто не знает, что такое эолова арфа.

- Музыкальный инструмент, на котором может играть только ветер! И когда он играет, все приходит в движение: крылья ветряных мельниц начинают кружиться, а цветные паруса на лодках надуваются и трепещут.

- А в Летандии все умеют летать? - спросил Петька. - Или только начальство?

- Почти все. Летают по делам, иногда в гости. А под парусами ходят для отдыха, для развлечения. Вообще жизнь веселая, необыкновенная. Каждый год устраиваются, например, маскарады. Все переодеваются, ходят в масках, играют, танцуют, поют.

Он говорил, улыбаясь, но глаза оставались неподвижными на прямоугольном, ничего не выражавшем лице.

- Значит, если бы мне удалось попасть в Летандию, я бы тоже научился летать?

- Без сомнения. Но прежде надо было бы, пожалуй, взять два-три урока.

Можно было подумать, что нет ничего проще, как найти в Немухине человека, который научил бы Петьку летать.

- Жаль, что у меня нет времени. Я, понимаешь, Смотритель Маяка и не могу отлучиться надолго. Маяк в Летандии старинный, на керосине, и каждые три-четыре часа керосин приходится подливать. Но тут у вас живет один мальчик, который, пожалуй, может тебя научить, потому что сам он летает прекрасно.

- А где он живет?

- Вот этого-то я как раз и не знаю, - сказал Смотритель Маяка. - Но, может быть, тебе удастся его найти? Его зовут Леон Караскин, а по-русски, я думаю, просто Леня Караскин. Только не говори ему, пожалуйста, что его разыскивал Смотритель Маяка из Летандии. Отношения у нас превосходные, но, на всякий случай, лучше не говорить. А когда ты его найдешь, пожалуйста, напиши мне открыточку: "Летандия. Смотрителю Маяка. Нашел. Воробей с Сердцем Льва". Или даже просто: "Воробей". Я догадаюсь.

- Ну что ж, - сказал Петька, - попробуем.

Незнакомец поднял шляпу и задумчиво повертел ее в руках.

- Я бы принял тебя в Летандии, как самого дорогого гостя. - Он засмеялся, а потом вздохнул, и Петька сделал наблюдение, что он смеется, когда нет ничего смешного, и вздыхает, когда для этого нет никаких оснований. - Я устроил бы в твою честь маскарад. Самый большой колокол на Площади Розы Ветров встретил бы тебя торжественным звоном. Я зажег бы для тебя самый сильный тройной маячный огонь: белый переходил бы в красный, а красный - в изумрудно-зеленый. Ты опустился бы под эскортом семнадцати девочек из самых знатных семей, и сам Господин Главный Ветер принял бы тебя в своем дворце, конечно, если бы у него оказалось время.

- Ну, что вы, - сказал польщенный Петька. - Зачем же такой шурум-бурум? Как вы говорите? Леня Караскин? Ладно, попробуем. А теперь покажите, пожалуйста, как это у вас получается? Крыльев у вас ведь, кажется, нету?

Незнакомец застегнул плащ, надел шляпу и протянул Петьке руку. Рука у него была тоже прямоугольная, и, когда он плавно поднялся в воздух и скрылся за пожарной каланчой, которую немухинцы давно решили переделать в телевизионную башню, Петька решил, что он похож на летающие пифагоровы штаны - теорема, которую на днях он с блеском доказал на уроке геометрии, получив первую и единственную в его жизни пятерку.

ЛЕНЯ КАРАСКИН Во всех школах всех Воробьевых зовут просто Воробьями. Что касается Петькиного прозвища, оно как раз не очень подходило к нему, потому что он, как это ни грустно, был трусоват. Но с другой стороны, он был храбро трусосват, потому что однажды, собравшись с духом, пошел к Старому Трубочному Мастеру, умнейшему человеку, с которым иногда советовался сам Президент Столичной Палаты Мер и Весов.

Старик молча выслушал его, хлопнул по плечу и сказал:

- Трус никогда не сознался бы в том, что он трус. Ты не трус, а Воробей с Сердцем Льва. Ясно?

В тот же день Петька прыгнул в Немухинку с вышки, на которую еще вчера даже боялся смотреть. Львиное Сердце ушло у него при этом в пятки. На школьном дворе он подрался с семиклассником, который был выше его на голову и вдвое сильнее, а в воскресенье на глазах у Тани Заботкиной спрыгнул, держа зонтик в руках, с крыши сарая. Зонтик, к счастью, остался цел.

Кстати сказать, он спрыгнул как бы между прочим: вертел, вертел зонтик в руках, а потом - раз! - и спрыгнул. Но на самом деле это было сделано потому, что ему хотелось, чтобы Таня больше не сомневалась в том, что у него львиное сердце.

Короче говоря, совершенно ясно, что едва только Смотритель растаял в воздухе за пожарной каланчой, Петька со всех ног побежал к Тане.

Она еще играла - пришлось подождать. Потом пришлось еще подождать, пока она укладывала скрипку в футляр, а ноты в нотную папку. Таня была очень аккуратная и не умела, как Петька, делать два или даже три дела сразу. Но вот он дождался наконец и выпалил все сразу - Смотритель Маяка, Летандия, эолова арфа, Леня Караскин. Она слушала его, устроившись в кресле с ногами, и была такая хорошенькая, что Петьке снова захотелось спрыгнуть ради нее с крыши сарая.

Потом она подумала и сказала:

- Реникса.

Это было ее любимое слово. Оно означало: "Чепуха". И действительно, если прочитать "чепуха" по-английски или даже, на худой конец, по-французски, получалось "реникса". Но насчет эоловой арфы она призадумалась. Дело в том, что ни в одном городе Советского Союза по ночам никогда не бывает так тихо, как в Немухине. Это объясняется тем, что вежливые немухинские собаки очень уважают своих хозяев и, чтобы не разбудить их, лают шепотом, а громко только с восьми утра, когда пора идти на работу. Тут уж они, конечно, отыгрываются за ночь!

Электричка тоже старается не очень шуметь. С колесами, понятно, ничего не поделаешь, но гудит она осторожно, негромко.

И вот в этой особенной, прославившей Немухин тишине Таня, просыпаясь иногда среди ночи, слышала какие-то странные, особенные, удивительно нежные звуки. Кто-то перебирал струны, но так легко, как будто не касался их пальцами, а просто дул на них то сильно, то слабо.

Известно, что каждый предмет отбрасывает тень. "Это - тени звуков, но не дневные, - думала Таня, - а ночные, лунные, то мягкие, то отчетливо резкие, точно на струны дул добрый человек, который иногда скучал или сердился".

- Может быть, кто-нибудь в Немухине играет на эоловой арфе?

С девчонками лучше было не спорить, но немухинец, играющий, как ветер, на эоловой арфе, - это была, конечно, реникса, и Петька вместо ответа только подумал, что Таня заважничала, поступив в музыкальную школу.

- А ты не можешь разбудить меня, когда услышишь эти странные звуки? - попросил он.

Таня засмеялась. Она прекрасно знала, что Петьку можно разбудить, только окатив его ведром холодной воды. Тогда он просыпался с криком "Убью!", что было невежливо и опасно. Но все же они условились: ведро с водой он обещал каждый вечер ставить подле сеновала - он спал на сеновале, - а вместо "Убью!" кричать "Зашибу!", что было все-таки не так опасно.

Прошла неделя, другая. Дни были еще жаркие, а ночи - прохладные, и в городе наступила такая тишина, что было слышно, как рвется под легким ветерком первая сентябрьская паутинка. И вот в такую-то бесшумную ночь Таня, проснувшись, услышала... Трудно объяснить, что она услышала, потому что это были не звуки, а как бы полузабытые воспоминания, незаметно переходившие одно в другое.

И хотя Таня условилась разбудить Петьку, она полежала еще немного, думая о том, как трепещут листья осины, как зеленый, поблескивающий, лиственный дым окружает березу и как ровно, важно и плоско качаются на своих длинных черенках молодые кленовые листья.

Потом эти звуки стали влажными, точно по дороге к ней они окунулись в речку, и Таня вспомнила, как она с одной девочкой проплыла поздним вечером по серебряной дорожке, которую по Немухинке проложила луна. Но потом пришлось все-таки встать и, пройдя босиком на цыпочках через комнату, в которой еле слышно похрапывала мама, спуститься на Нескорую.

Она жила в начале этой улицы, а Петька - в конце. Ведро с холодной водой стояло, как было условлено, у сеновала, и она недолго думая выкатила его на Петьку.

Интересно, что на этот раз Петька мог обойтись и без холодной воды: он не спал, зачитался. На сеновале было строго запрещено зажигать огонь, и он читал при свете карманного фонарика очень интересную книгу, которую, как сказала ему библиотекарша, ему полагалось прочитать через три или даже четыре года. Впрочем, он не очень огорчился, получив неожиданный холодный душ: во-первых, потому что его окатила Таня, а во-вторых, потому что на книгу не попало ни капли. Он только встряхнулся, как собака, и спросил:

- Бежим?

Они вышли на Нескорую и побежали. Таня знала, куда они бегут. Что касается Петьки... "Ага, слышу!" - говорил он, когда где-нибудь во дворе шепотом тявкала собака. "Давай, давай", - говорил он, когда Таня вдруг поворачивала то направо, то налево.

В конце концов они остановились у домика, принадлежавшего тому самому Трубочному Мастеру, который назвал Петьку Воробьем с Сердцем Льва. Тут уж даже Петька, который не мог отличить музыкальной ноты от удара палкой по забору, услышал мелодию, которую невидимый музыкант играл на невидимом инструменте. Правда, она не напомнила ему ни серебряной дорожки вдоль Немухинки, ни плавного раскачивания кленовых листьев. Пожалуй, так мог бы скулить в клетушке щенок. Но щенок едва ли был способен на такие сложные - как сказала Таня - пассажи.

Калитка была гостеприимно приоткрыта, они вошли крадучись. На дворе спали куры, зарывшись в песок. Собаки не было, но котенок, сидевший у крыльца, промяукал вопросительно и даже с оттенком угрозы. Они обошли дом и, подняв головы, увидели чердачное окно, в котором смутно белело что-то худенькое, мигом исчезнувшее - это был худенький мальчик, в белой рубашке, который, увидев Таню и Петьку, как-то странно, болезненно вскрикнул. Но еще более странным было то, что на чердачном окне, которое открывалось наружу, были натянуты струны. Стекло было выбито или выставлено, и струны, тени которых сломились под углом на стене, еще дрожали, как будто их только что касалась чья-то рука.

Впоследствии, когда Петька изучил Всемирную историю, он установил. что на земном шаре действительно существует инструмент, называемый эолова арфа. Это обыкновенный деревянный ящик, в котором натянуты струны - от восьми до двенадцати. Его вешают на дерево, как скворечник, и ветер играет на нем, когда ему больше нечего делать. Эол, оказывается, был повелитель ветров, отец шести сыновей и стольких же дочерей, которые вели веселую жизнь в царском дворце. Это было давно и, по-видимому, не имело никакого отношения к худенькому мальчику, который - это было видно с первого взгляда - жил в доме Трубочного Мастера очень скромно и тихо.

Мальчик выглянул из окошка, спрятался, но когда Таня ласково спросила: "Скажи, пожалуйста, как называется твой удивительный инструмент?" - снова выглянул и долго молча смотрел на нее большими, испуганными глазами.

Возможно, что если бы Петька, который мысленно уже видел себя в Летандии, спросил: "А ты, случайно, не Леня Караскин?" - он даже не вышел бы к ним. Но Петька удержался, не спросил, - и мальчик как-то незаметно оказался подле них на дворе, такой худенький, с острым носиком, с грустным, падавшим на глаза беленьким хохолком и в таких залатанных штанах, что Тане захотелось заплакать.

Сразу стало ясно, что с ним надо говорить очень вежливо, может быть, даже на "вы". Но чтобы он не обиделся, Таня все-таки обратилась к нему на "ты".

- Дело в том, что я учусь в музыкальной школе, - сказала она. - Но среди множества инструментов, на которых играют мои коллеги, я не видела ни одного, который напоминал бы твое окошко.

Она нарочно сказала "коллеги", а не ребята, потому что ей было интересно, знает ли этот мальчик такое интересное иностранное слово.

- О, в этом нет ничего поражающего слух или воображение, - тихо ответил мальчик. - И ваши уважаемые преподаватели и коллеги, без сомнения, лишь улыбнулись бы, увидев чердачное окно, на которое я от скуки натянул струны.

"Ого!" - подумала Таня. А Петька, который любил короткие энергичные фразы, подумал сперва: "Эк его!", а потом с уважением: "Лихо!" - Но играть так искусно от скуки, мне кажется, почти невозможно?

Мальчик вздохнул.

- Играет ветер, - сказал он. - А я ему аккомпанирую. В той стране, откуда я прилетел, почти в каждом чердачном окне натянуты струны. Мне захотелось поступить точно так же, потому что я очень скучаю по своей стране, хотя в то же время я, к сожалению, ее от души ненавижу.

Это был такой вежливый разговор, что Петька, конечно, молчал как рыба. Но в том, что оказал Леня Караскин (Петька не сомневался в том, что это был именно он), Петька заметил противоречие.

- Как же ты можешь скучать по стране, которую ты ненавидишь? - спросил он.

Мальчик снова вздохнул, и на этот раз так глубоко, что одна из струн эоловой арфы ответила ему еле слышным звоном.

- Я родился в Летандии, - начал он. - Это остров, о котором в любой географии можно прочесть, что он ничем не напоминает ни Исландию, ни Лапландию. Но нигде не указано, что жители острова умеют летать. Казалось бы, что может быть веселее, чем летать? Однако эта редкая способность уже почти никому не нужна. Летают до крайности редко, да и то по делам.

Очевидно, это было принято в Летандии - говорить так вежливо и длинно, точно читая по книжке. Но Петьку заинтересовало другое.

- Так Летандия - крепость? - спросил он.

- О да! Весь остров - крепость, в которую можно проникнуть только по мосту, висящему на железных цепях. Везде камень, куда ни бросишь взгляд, - с отвращением сказал худенький мальчик. - В гавани - парусные лодки, с которых ветер давно сорвал паруса. Ветряные мельницы не машут крыльями, даже когда начинается шторм. А маяк! У меня нет ни отца, ни матери. Смотритель Маяка взял меня к себе на воспитание, а это человек, который всю жизнь провел в полном одиночестве, доказывая самому себе, что люди не нужны друг другу и что я, например, нужен только для того, чтобы подливать керосин в маячную лампу. Подумайте не торопясь и скажите, что может быть страшнее? Каждое утро он говорил мне: "Поступай сообразно своим обязанностям". После обеда: "Никогда не обнаруживай своих чувств". А вечером: "Нет ничего надежнее прямого угла". Короче говоря, я просто умер бы от меланхолии, если бы однажды не собрался с силами, вспомнив, что я умею летать.

- И улетел?

- Улетел!

- Вот это да! - сказал с восторгом Петька.

Они разговаривали бы до утра, если бы Старый Трубочный Мастер, который просыпался раньше всех в Немухине, не вышел на крыльцо, протирая глаза. Он только сказал:

- Кыш!

И они разлетелись.

СТОИТ ПОДУМАТЬ Таня с утра ушла в свою музыкальную школу, а Петька - в свою немузыкальную, из которой он после третьего урока удрал. Две Летандии представились, как оказал бы Леня Караскин, его воображению. Та, которую нарисовал Смотритель Маяка, - нарядная, веселая. Маскарады, ветряные мельницы, лодки под цветными парусами. Главный Ветер, который принимает его, как видного представителя города Немухина, и, наконец, эскорт - семнадцать летающих девочек из самых знатных семей. Заглянув в словарь иностранных слов, Петька, кстати сказать, выяснил, что эскорт означал "конвой" или "прикрытие". Но все равно приятно было опуститься на площадь Розы Ветров под конвоем семнадцати девочек из знатных семей.

Но была, оказывается, еще и другая Летандия, в которой все умеют, но никому неохота летать. Скучная, заброшенная крепость, построенная пятьсот или шестьсот лет назад, где нет ни радио, ни стадиона и где парусные лодки пришвартованы в гавани на вечной стоянке. О стадионе он специально спросил у Лени.

Словом, сравнивая одну Летандию с другой, Петька подумал о том, что слетать туда все-таки интересно. Но как? В первом разговоре он не решился попросить Леню дать ему два-три урока. Через несколько дней он снова отправился к Лене, и тут состоялся очень важный женско-мужской разговор, потому что вдвоем они говорили минут пять, а потом к ним присоединилась Таня.

- Значит, ты улетел потому, что тебе стало скучно? - спросила она.

- О да. Ведь скука бывает разная: легкая, тяжелая. У меня она была смертная. Я чувствовал, что скоро умру, а что может быть скучнее, чем умереть от скуки. Но была и другая, не менее серьезная причина. Я перестал поступать, соображаясь со своими обязанностями, а Смотритель, соображаясь со своими, стал меня бить. И кончилось тем, что, собравшись с силами, я сказал ему, что он коварен, отвратительно прямоуголен, жесток и заслуживает сурового наказания за жестокое обращение с детьми.

- А он? - спросили в один голос Таня и Петя.

- Он на трое суток запер меня наедине с маячной лампой, и я не задохнулся от запаха керосина только потому, что в Летандии очень плохой керосин. Почти все керосинщики - лицемеры, подливающие в керосин много воды. Я зажег тройной проблесковый огонь, чтобы все корабли, приближаясь к Летандии, далеко обходили эту скучную крепость. Потом я немного поплакал, написал на стене Маяка: "Прости" - и улетел.

С точки зрения Петьки, мальчишка, который сознается в том, что он плакал, - это уже не мальчишка, а девчонка или ни то ни другое.

Но Таня, по-видимому, поняла Леню совершенно иначе.

- Конечно, трудно расстаться с родиной, какова бы там она ни была, - мягко сказала она. - Но ты действительно надеешься, что он может тебя простить?

"Как бы не так!" - подумал Петька, вспомнив коротенькую злобную фигуру Смотрителя, с его ничего не выражавшим лицом.

- Нет, это было обыкновенной вежливостью, - ответил Леня. - Просто в Летандии вместо "прощай" говорят "прости".

- Ну, братцы, значит, так, - сказал Петька, которому не терпелось научиться летать. - Что же мы, товарищи, будем делать?

Конечно, прежде всего надо было сказать Лене, кто поместил в "Немухинском голосе" странное объявление о строительстве воздушного замка. Кто вслед за шляпой перелетел через забор к Воробьевым. Кто, подъезжая к Петьке, приглашал его в Летандию, если он найдет мальчика, умеющего летать. Но так прямо и выложить все это худенькому, вежливому, нервному Лене?

Заранее было условлено, что начнет Таня - сперва что-нибудь о воздухе вообще или о воздушном опылении, которое они недавно проходили по ботанике. Потом, что между Мухином и Немухином, говорят, скоро начнут ходить вертолеты. Потом... Словом, все было бы в порядке, если бы Петька вдруг не заговорил о книге - той самой, которую, по мнению библиотекарши, он должен был прочитать через три или четыре года.

- Я ее даже захватил с собой, но не всю, потому что она очень толстая. Там две девчонки сперва разговаривают о том, какая чудная ночь, а потом одна садится на корточки и подхватывает себя под коленки. Причем совершенно ясно, - сказал он по слогам, - что она рассчитывает взлететь.

Таня нахмурилась, и Петька догадался, что забежал вперед, хотя был убежден, что девчонка была, в общем, на верном пути.

- А ведь правда, это вышло удачно, что мы нашли тебя по эоловой арфе? - мягко заметила Таня. - С другой стороны, ты все-таки иностранец? Может быть, в Летандии недовольны тем, что ты улетел?

Леня погрустнел.

- Да. Но ведь я почти ничем не отличаюсь от других обыкновенных немухинских мальчиков, правда? Старый Трубочный Мастер устроил меня в школу, и, в общем, я хорошо учусь, хотя некоторые учителя утверждают, что я говорю слишком сложно. Учитель литературы, например, заметил однажды, что так говорят в шестьдесят с лишним лет. Но, вы знаете, это просто потому, что я постарел очень рано. Пройдет! Я, например, уже научился говорить, как другие: "Вот это да!" или: "А мне до лампочки!" Хотя совершенно не понимаю, что это значит.

Он вздохнул.

- Конечно, труднее всего не скучать по Летандии, которую я ненавижу. Но я не хочу, ни за что не хочу возвращаться! И вас я прошу - если вы считаете меня своим другом - никому не говорить, что я умею летать. Может быть, для вас не составит труда дать мне клятву, чтобы я был совершенно спокоен?

- Клянусь!

- Клянусь!

- Впрочем, если бы даже мы рассказали кому-нибудь, что ты умеешь летать, - прибавила Таня, - все равно нам бы никто не поверил. А теперь, понимаешь, нам надо сообщить тебе одну неприятную новость. Дело в том, что тебя разыскивает один человек.

- В зеленом мундире, - брякнул Петька. - Он просил написать ему, когда я тебя найду. Но фигу я ему напишу! Кроме того, он говорил, что ты можешь научить меня летать. Как ты вообще смотришь на это дело?

Если бы кому-нибудь пришло в голову изобразить Леню в эту минуту, вполне достаточно было бы побледневшего носика, беленького хохолка, печально упавшего на лоб, и двух огромных, добрых, испуганных глаз.

- Это - Смотритель Маяка! И я уверен, что он давно нашел бы меня, если бы мог отлучиться надолго. Он не может, потому что надо подливать керосин в маячную лампу. Но никто не захочет заменить его, потому что в Летандии, где все надоели друг другу, он надоел всем больше всех.

ТАЙНА ПОЛЕТА Теперь стало совершенно ясно, как должен вести себя Леня Караскин: так, чтобы никто не мог догадаться, что он умеет летать. Больше того, надо было вести себя так, чтобы каждый, взглянув на Леню, сказал себе мысленно: "Вот парень, который, в лучшем случае, умеет прыгать через веревочку, как любая девчонка, и, уж конечно, никогда не сумеет взлететь". Но все это было только полдела. Надо было помочь Лене помолодеть, то есть научить его разговаривать, как полагается в одиннадцать лет, а не в шестьдесят с лишком.

За эту работу взялся Петька, и надо сказать, что она у него пошла, хотя и не без затруднений.

- Как бы ты сказал, например, если бы немухинцы сыграли с мухинцами не вничью, а, скажем, пять - один?

Леня подумал.

- Я бы оказал, что усилия немухинцев увенчались заслуженным успехом.

- Вот видишь! А надо сказать просто: "Блеск!" А если бы они проиграли?

Леня снова подумал.

- Ну, может быть... "Не принимайте слишком близко к сердцу этого огорчения. Продолжайте работать, и я уверен, что в ближайшем будущем вас ожидает удача".

- Та-ак, - сказал с отвращением Петька. - А я бы сказал покороче: "Эх, вы, сапоги!" Пойдем дальше. Если ты прощаешься с кем-нибудь, что надо, по-твоему, оказать?

- Позвольте пожелать вам всего самого лучшего.

- Ну вот! А надо сказать просто: "Пока!" Или в лучшем случае: "Привет бабушке, не забудь полить фикус". Если ты, например, сидишь над задачкой полчаса и не можешь ее решить, что надо сделать?

- Ничего. Сидеть, пока не решишь.

- Надо сказать: "Муть!" А потом можно, конечно, и посидеть, но лучше списать ее у кого-нибудь на уроке. Ну, и так далее. Запиши, с непривычки тебе, возможно, трудно запомнить. Ну, пока!

- Пока!

И Петька ушел.

Словом, дела шли недурно - и в школе и дома. В школе Леня Караскин был самым незаметным из самых незаметных учеников шестого "Б" класса. А дома Трубочный Мастер иногда сердился и даже кричал на него, но только потому, что, по его убеждению, каждый мастер своего дела непременно должен уметь кричать и сердиться. На Леню он сердился для практики, чтобы не забыть, а на деле был одним из самых добрых людей в Немухине.

Леня залетел к нему случайно. Он очень устал от долгого полета и почти без сил нырнул в первое попавшееся чердачное окошко.

- "Муть", "Пока", "Привет бабушке!" - твердил по утрам старательный Леня. - "Эх, вы, сапоги!", "Блеск!" Но не все было так хорошо, как могло показаться с первого взгляда. Незаметно Леня становился заметным - и вовсе не потому, что умел летать: Петя и Таня сдержали слово. Он становился заметным потому, что никому и ни в чем не мог отказать. Каждый день кто-нибудь просил у него карандаш, резинку, линейку - конечно, в долг, - но кому же придет в голову вернуть взятую в долг резинку? Хуже было, когда у него просили одиннадцать копеек на эскимо. Тогда он оставался без завтрака, и Трубочный Мастер кричал на него уже не для практики, а всерьез и усаживал за целую миску картошки.

Он как раз сидел над этой миской, размышляя, как бы обмануть его и съесть половину миски, когда зазвонил пожарный колокол и весь город побежал смотреть пожар - в Немухине любят смотреть пожары. Горела пожарная каланча. Дежурный успел ударить в колокол несколько раз, а потом скатился по лестнице вниз. У него обгорели усы, и в толпе, мигом окружившей его, многие справедливо заметили, что усы отрастут, а каланчу придется отстроить.

И вдруг... Впрочем, об этом надо рассказать по порядку.

Пожарник удрал, но вокруг деревянной, окруженной перилами вышки метался рыженький, нежный комок. Это был, без сомнения, котенок Трубочного Мастера, который каким-то образом попал на каланчу и теперь то вскакивал на перила, то становился на задние лапки, а передние складывал вместе, как человечек.

Наконец, потеряв надежду, он совсем уже собрался прыгнуть вниз и, без сомнения, разбился бы насмерть, потому что это был котенок, а не кошка, которая с любой высоты падает непременно на лапы. Но котенок не прыгнул. Его остановило предчувствие. Из огромной толпы, окружившей в некотором отдалении горевшую каланчу, вылетел худенький мальчик и плавно направился к изумленному котенку.

Изумлен был, разумеется, не только котенок. Немухинцы утверждали впоследствии, что мальчик летел не как птица, а именно как мальчик, небрежно засунув руки в карманы. Приблизившись к вышке, он сказал: "Кис, кис", и котенок прыгнул к нему, зажмурив глаза. Замечено было также, что мальчик, опустившись на землю, как бы провалился сквозь нее, то есть немедленно и бесследно исчез.

Все это произошло так неожиданно и скоро, что иные немухинцы стали даже утверждать, что ничего не было - каланча не горела, котенок почудился, а мальчик не взлетал, потому что это противоречит законам природы. Однако тот самый журналист, который написал статью "Летающие мальчики? Вздор!", немедленно приехал в Немухин и, опросив множество свидетелей, напечатал в центральной газете длинный подвал, в котором доказывал, что если летающие тарелочки - вздор, то летающие мальчики, по-видимому, действительно существуют в природе.

В общем, все были довольны. Немухинцы - тем, что наконец сгорела деревянная, старомодная вышка, на месте которой никто не мешал теперь построить телевизионную башню, а Старый Трубочный Мастер - тем, что прославился не чей-нибудь, а именно его котенок. Недоволен был только Леня. Более того, на него напала такая тоска, что он совершенно перестал заниматься и схватил по ботанике двойку. Все, чему его научил Петька, он начисто забыл и стал говорить даже еще сложнее, чем прежде.

- У меня угнетенное состояние духа, - сказал он Тане и Петьке, - вызванное непредвиденным происшествием, которое может повлечь за собой другое происшествие, еще более непредвиденное и нежелательное во всех отношениях.

Он хотел сказать, что ему не надо было спасать котенка, потому что теперь все узнали, что он умеет летать.

- К сожалению, на этот раз я действительно должен поступить сообразно обстоятельствам, - продолжал он, - потому что Смотрителя Маяка можно ожидать в Немухине каждую минуту. Вот почему я решил открыть вам тайну полета. Кто знает, может быть, вам придется помочь мне, а для этого необходимо научиться летать.

Разговор происходил поздно вечером, и весь город опал, по возможности, вежливо, то есть не храпя и не вскакивая без причины во сне.

- Однажды ты упомянул, Петя, о девочке, которой хотелось взлететь?

- Ну, как же. "Так бы вот села на корточки и подхватила себя под коленки".

Петя давно выучил эту страницу наизусть.

- Была ли в ту ночь полная луна?

- Нет, - честно сознался Петька. - "Почти полная на светлом, почти беззвездном небе".

- Зажмурилась ли она, когда села на корточки, подхватив себя под коленки?

- Тоже нет.

- А надо было крепко зажмуриться, - сказал Леня. - Кроме того, она, без сомнения, не знала, что надо сказать, крепко зажмурившись и подхватив себя под коленки.

Вечер был ясный, на дворе светло, и когда худенький, беленький Леня, в накинутом на плечи пальтишке, переделанном из пиджака Трубочного Мастера, сел на корточки и закрыл глаза, Таню даже немного затошнило от волнения, а Петьку - от любопытства.

- "Господин Главный Ветер и прочая, и прочая, и прочая, ты слышишь меня? - прошептал Леня. - Пошли мне попутный, не встречный, не поперечный. Пошли мне не косой и не боковой. В тучах не заблудиться, в облаках не растеряться, под солнышком не растаять, до утра долететь". А потом, - уже своим, обыкновенным голосом сказал Леня, - надо встать, открыть глаза, и все пойдет как по маслу, то есть я хочу сказать, именно так, как происходит в природе. Лететь, кстати сказать, можно не только при полной луне, но и в полдень, когда солнце в зените. Махать руками, как крыльями, не надо. Бояться или думать, что это чудо, не следует и даже опасно. Но если захочется опуститься, вот тогда как раз и надо подумать, что это - чудо. Но подумать вежливо, в осмотрительных выражениях. Например: "А не странно ли, в самом деле, что я летаю, как птица, вместо того чтобы ходить по земле?" Вы понимаете, ребята, вообще-то говоря, ведь это действительно настоящее чудо. Но чудеса самолюбивы, обидчивы. Как только им перестают верить, они перестают действовать. Ведь это тоже совершенно естественно, правда?

Если бы ребята не были так увлечены разговором, они бы заметили, что какой-то странный ветерок бродил по Немухину в ту бесшумную лунную ночь. Вот он заглянул в один двор, пошарил в сарае, пробрался в курятник и смертельно напугал кур, подув на них сзади, как это делают хозяйки, размышляя, стоит ли их покупать.

Вот заглянул в другой, обежал флигелек, осторожно залетел в слуховое окошко. Можно было подумать, что этот ветерок искал кого-то в Немухине, или даже, что он, не зная адреса, догадывался, где живет тот, кого он искал.

- Конечно, жители Летандии летают в любое время дня и ночи без обращения к Господину Главному Ветру, - продолжал Леня. - Но иностранцы - ведь в Летандии вы, как это ни странно, сразу же станете иностранцами - могут летать, только зная тайну полета.

Ребята разговаривали тихо, и ветерок, бродивший по Немухину, может быть, не услышал бы их, если бы Петька не спросил громким голосом:

- Значит, если о чудесах подумать невежливо, они тебя так брякнут о землю, что, пожалуй, и костей не соберешь?

Не знаю, случалось ли вам замечать, как сильный шторм в густом лесу подчас валит деревья не всплошную, а точно по выбору, переламывая, как спички, столетние сосны? Нечто подобное произошло в эту минуту. Легкий ветерок вдруг превратился в вихрь. Все закружилось во дворе Трубочного Мастера, двери распахнулись, забор с треском упал, сарай мигом превратился в груду переломанных досок. Дом уцелел, слегка перекосившись, но крышу унесло в Мухин, откуда ее наутро пришлось перегонять через речку с помощью самоходной баржи.

Но самое грустное, самое неожиданное и, по-видимому, непоправимое заключалось в том, что Леня Караскин пропал. Осталась только эолова арфа на чердачном окне, и она еще звенела так пронзительно-грустно, как будто без конца повторяла "Прости".

Где же Леня? Таня поднялась на чердак, Трубочный Мастер бегал по двору, котенок жалобно мяукал. И только Петька, опустив голову, стоял на крыльце, думая о том, что теперь-то он наконец сумеет доказать, что у него действительно львиное сердце. Он своими глазами видел мелькнувшего в улетающем вихре коротконогого Смотрителя Маяка, похожего на пифагоровы штаны. В центре квадрата, построенного на гипотенузе, сидел, сжавшись и втянув голову в плечи, бледный, худенький, перепуганный Леня.

ВОРОБЕЙ С СЕРДЦЕМ ЛЬВА Лене случалось видеть цветные сны, и теперь он иногда думал, что самый милый из его цветных снов - это Немухин с его Нескорой улицей, с его светлой речкой, в которой стайками ходили пескари, с его пожарной каланчой, которая была так хороша, пока не сгорела. И зачем только он пожалел котенка? Но жалеть о том, что он пожалел котенка, Леня не мог.

"Судьба", - грустно думал он, просыпаясь, и Немухин исчезал, как сон, потому что и цветной сон в конце концов исчезает. Надо было вставать и действовать "сообразно своим обязанностям", как приказывал ему Смотритель. В этот день обязанности заключались в том, что он должен был идти за керосином в город. На набережной, перед воротами крепости, керосинщик уже трубил, извещая Летандию о своем появлении.

От Наблюдательной вышки, где спал в эту ночь Леня, он должен был спуститься вниз по длиннейшей винтовой лестнице Маяка, а потом, гремя бидонами, почти две мили бежать по уложенному булыжниками молу. Куда проще было бы в пять минут слетать к керосинщику и обратно! Но подобно тому, как жители приморских городов не любят купаться, в Летандии принято было летать только по важным делам или - в редких случаях - в гости.

Хвост был уже длинный, когда, запыхавшись, Леня добрался до керосинщика и уселся на каменные плиты, - и надо сказать, что это был не совсем обыкновенный хвост. Почти никому не нужен был керосин, и многие пришли только потому, что на этом месте и в этот час каждое утро покупали керосин их отцы и деды. В Летандии были сильны традиции, а традиции, как известно, в некоторых странах переходят из поколения в поколение.

Керосину, слава богу, хватило и для Лени, и он поплелся дальше, не думая о том, как хороша была Летандия в этот нежаркий октябрьский день. Красно-рыжие черепичные крыши были похожи на остроугольные ступени, не спеша поднимавшиеся в гору, - они и были ступенями для Господина Главного Ветра. Его сквозной, открытый со всех сторон, дворец стоял на высокой желто-зелено-красной горе, и крепость, по стенам которой можно было бродить целый день, казалась оттуда цветной мозаичной трапецией, вставленной между синевой моря и неба. Но эта трапеция, если спуститься вниз, превращалась в старинный городок с узкими улицами, переходящими в лестницы, и с лестницами, ведущими в пятисотлетние храмы. В центре города была площадь, уложенная гладкими плитами. Над самым старинным из храмов висел прозрачный колокол, светившийся по ночам таинственным, зеленым светом.

Короче говоря, на каждом шагу было что-нибудь необыкновенное, а ведь если необыкновенное видеть каждый день, оно начинает казаться таким обыкновенным, что ничего обыкновеннее просто невозможно себе представить. Вот почему Леня не заметил даже, что из каждого дома слышались звуки камертона - это настраивались эоловы арфы, а у кого не было настоящих эоловых арф, те натягивали потуже бельевые веревки, переброшенные через улицу от одного дома к другому.

Все это означало, что на острове ждут возвращения Господина Главного Ветра, потому что, возвращаясь, он с незапамятных времен играл на всех эоловых арфах одновременно.

Но Лене было не до музыки. Он тащился по городу, ничего не видя и не слыша. Покупок было еще немало. Ему хотелось сэкономить на табаке для Смотрителя, чтобы купить хоть немного хлебных крошек - он тайком кормил хлебными крошками чаек.

Но табак подорожал, и чайки остались без крошек.

С грустью думал он о том, что все давным-давно забыли его в Не-мухине: забыл котенок, которого он как-никак спас, забыл Старый Трубочный Мастер, забыла Нескорая улица, по которой он каждое утро бежал в свою школу, забыла школа, а в школе забыли Таня и Петя.

Но он ошибался: никто в Немухине его не забыл.

Еще в сентябре появилась статья, в которой было сказано, что все без исключения немухинцы решительно протестуют против насильственного исчезновения, при подозрительных обстоятельствах, одного из лучших учеников шестого "Б" класса, недавно проявившего мужество перед лицом смертельной опасности, грозившей одному легкомысленному котенку.

В других номерах были краткие сообщения о создании комиссии по спасению Лени Караскина.

Наконец, под шапкой "Вылетели" было напечатано следующее сообщение:

Сегодня, 25 сентября, на розыски пропавшего без вести шестиклассника Л. К. отправилась экспедиция в составе:

1) С. Т. М., корреспондент "Немухинского голоса" (руководитель).

2) П., по прозвищу "Воробей с Львиным Сердцем".

3) Т. - ученица шестого класса музыкальной школы (скрипка).

По некоторым соображениям пункт назначения, имена участников и материальная сторона экспедиции остаются в полном секрете.

Материальная сторона заключалась, главным образом, в том, что Старый Трубочный Мастер взял не только фотоаппарат, но и радиопередатчик, Таня - свою скрипку, а Петька - котенка.

Вот как обстояли дела, когда расстроенный тем, что ему не удалось купить хлебных крошек для чаек, Леня спускался к молу по лестнице со своими бидонами, отдыхая чуть ли не на каждой ступеньке. И вдруг он почувствовал, что один из бидонов стал полегче: не пролил ли он керосин? Нет, все в порядке! Но вот полегче стал другой, и, обернувшись, он увидел подхвативших бидоны Таню и Петю. Немного поодаль с достоинством шел Старый Трубочный Мастер, у которого был вид настоящего спецкорреспондента, с его фото- и радиоаппаратами, висевшими крест-накрест на широкой груди. Аппараты тут же были пущены в ход, и первое сообщение гласило:

Обнаружен в неприглядном виде. Обдумываются меры немедленного восстановления здоровья.

Решено было, никому не показываясь в городе, скрыться до ночи в Лениной каморке, дождаться полнолуния и улететь. Но как попасть на Маяк? Смотритель может увидеть их на узкой полоске мола.

Они торопливо пробежали по молу, хотя Леня сказал, что Смотритель никогда не смотрит в сторону Летандии.

"Зачем же, - однажды заметил он, - смотреть на то, что никогда и ни при каких обстоятельствах измениться не может?" Бочки с запасом пресной воды стояли вдоль стен подвала, на случай, если буря отрежет Маяк от земли. В углу были сложены отслужившие свой век маячные лампы. Отсюда по железной винтовой лестнице они поднялись до первой смотровой площадки, на которую выходила комната Лени. Подниматься дальше было опасно, потому что Смотритель мог услышать шаги и вообще пора было отдохнуть и перекусить после полета. По этому поводу в Немухин полетела вторая радиограмма:

Перекусываем У хозяина не оказалось ничего, кроме краюхи хлеба и отвратительной настойки из ягод шиповника, которую Смотритель считал полезной для детей нежного здоровья, и Трубочный Мастер, вытащив из заплечного мешка колбасу, лук и яйца, прибавил через несколько минут к своей радиограмме:

Аппетит превосходный.

Но аппетит аппетитом, а ведь пора было подумать о том, чтобы успешно решить поставленную перед экспедицией задачу - то есть вернуть Леню Караскина в шестой "Б" класс немухинской средней школы.

Вообще говоря, размышлять особенно долго было нечего, а надо было добраться до открытого места и, совершив все, что полагается для благополучного перелета, вернуться в Немухин.

Открытое место было под боком - из комнаты Лени легко было шагнуть на площадку, находившуюся примерно метрах в тридцати над морем.

Но прежде надо было:

1) разбудить Смотрителя, потому что Маяк нельзя было оставлять без присмотра.

2) подлить керосин.

Это, разумеется, должен был сделать Леня, а его спасители на всякий случай должны были спрятаться кто куда.

В Лениной комнате была ниша, где хранились отслужившие свою службу канаты и брезентовый плащ, который он надевал, выходя на вышку в дурную погоду. Он спрятал друзей в эту нишу, закрыл дверь и ушел.

Котенок мгновенно уснул, Трубочный Мастер занялся своими аппаратами, а Таня с Петей стали болтать о полете, который, как это ни странно, ничуть не показался им чудом.

- Ух, а мне было страшно, когда я поднялась, - сказала Таня,- у меня шнурок развязался на туфле, и я не знала: если это все-таки чудо, можно, например, завязать его, то есть сделать самую обыкновенную вещь?

- Мне тоже было страшно, да как! А здорово мы заблудились в облаках! - с восторгом сказал Петька. - И какие они смешные, верно? Перистые, как перья, а кучевые совершенно как стадо баранов! Так и кажется, что сейчас услышишь: "мэ-э, мэ-э".

Только что Трубочный Мастер успел передать по радио:

Подзаправились, обмениваемся впечатлениями, отдыхаем, как вернулся взволнованный Леня.

- Насилу разбудил, - сказал он. - И к сожалению, он проснулся в очень дурном настроении. Левый сапог он надел на правую ногу, а правый - на левую и рассердился, когда я обратил внимание на эту ошибку. Трижды он пересчитал деньги, оставшиеся от покупки керосина. Он велел мне начистить мелом пуговицы на его парадном мундире - это значит, что с минуты на минуту надо ждать возвращения Господина Главного Ветра. Словом, надо лететь. Через четверть часа солнце будет в зените.

Несколько минут все же пришлось потерять, потому что Трубочный Мастер должен был дать радиограмму: "Вылетаем", а Петька - осколком кирпича вывести на стене: "Привет бабушке, не забудьте полить фикус". В полном снаряжении они вышли на смотровую площадку - и вдруг нежная, слабо-порывистая, напоминающая широкие, летящие шаги музыка окружила их таким плотным кольцом, что они не могли бы, кажется, двинуть ни рукой, ни ногой. Это эоловы арфы возвестили о приближении Господина Главного Ветра. Он пролетел над Маяком так быстро, что Петька увидел лишь его желтые развевающиеся волосы и длинные ноги в клетчатых брюках.

- Ровно двенадцать, - шепотом напомнил Леня. Они присели на корточки, крепко обхватили себя под коленками. Но зажмуриться - увы - не пришлось, потому что Смотритель Маяка, в ярко-зеленом мундире, на котором блестели ярко начищенные пуговицы, в новых брюках с зеленым кантом, неожиданно появился на смотровой площадке.

- Вы арестованы, - сказал он ровным, ничего не выражающим голосом. - Более того, я доложу Господину Главному Ветру о вашей незаконной попытке похитить коренного жителя Летандии.

Он не успел договорить. Петька вскочил и произнес три слова, которые впоследствии были признаны почти историческими, потому что еще никто не произносил их в таком рискованном положении. Он сказал: "Как бы не так!" - и с тридцатиметровой высоты кинулся в море.

ЧТО ПРОШЛО - ТО ПРОШЛО Господин Главный Ветер неизменно возвращался из своих путешествий с какой-нибудь новой затеей.

На этот раз он был увлечен мыслью, которая никого не заставила задуматься в Летандии, потому что все знали, что через несколько дней он забудет о ней.

Она была выражена в четырех словах: "Что прошло - то прошло". И в объявлениях, наклеенных на стенах, эти слова разъяснялись: "Прошлого не вернуть, как бы уж там ни стараться. Да и стоит ли? Ведь кто-то уже доказал, что время - необратимо!" Таким образом, нельзя было сказать, что Господин Главный Ветер не заботился о Летандии. В других странах он вел себя гораздо хуже: засыпал песком города, обрушивал на морские пристани волны высотой с Эверест, топил корабли, устраивал обвалы в горах и очень любил доводить людей до нервного расстройства. Как настоящий разбойник, он скрывался под сотней имен и прозвищ - Сирокко, Суховей, Самум. Он обрушивался на целые континенты, и теперь уже никто не верил, что некогда у него была строгая мать, которую он уважал и любил. Об этом легко судить по известной колыбельной песне:

"Спи, дитя мое, усни, Сладкий сон к себе мани.

В няньки я тебе взяла Ветер, Солнце и Орла".

Улетел Орел домой, Солнце скрылось за горой, Ветер после трех ночей Мчится к матери своей.

Ветра спрашивает мать:

"Где изволил пропадать, Али звезды воевал, Али волны все гонял?"

"Не гонял я волн морских, Звезд не трогал золотых - Я дитя оберегал, Колыбелечку качал".

Разумеется, эта песня была строго запрещена в Летандии. Еще бы! Кто посмел бы предположить, что Господин Главный Ветер занимался такими пустяками и даже был, строго говоря, обыкновенной няней?

Ходили слухи, что в одной из самых старинных рукописей, которые давным-давно никто не читал, рассказывалось о том, что под Летандией сохранились пещеры, где добровольно или по принуждению оставалось навсегда все забытое Господином Главным Ветром или то, что он хотел забыть.

"Там течет подземная река, - шептали друг другу жители Летандии, - а в ней, представьте, водятся пещерные рыбы, которые могут жить только в темноте. Там застыл в воздухе теплый солнечный дождь, который не согласился стать холодным и косым, несмотря на приказ Господина Главного Ветра".

Но самый странный слух, которому почти невозможно было поверить, заключался в том, что он в конце концов рассердился на свою мать за ее советы и наставления и решил, как это часто бывает с подрастающими детьми, жить своим умом. Более того, он заключил ее в одну из подземных пещер и забыл о ней на целое тысячелетие.

Короче говоря, Господин Главный Ветер был очень неблагодарный, честолюбивый и беспощадный господин.

Он не любил, например, когда жители Летандии начинали думать о себе, а не только о нем. Он был хвастлив - возвращаясь, он собирал всех жителей острова на Площадь Розы Ветров и долго рассказывал им о своих подвигах, почти всегда неприятных. Его не то что боялись, но побаивались, тем более что у него была дурная привычка: если собеседник не соглашался с ним, он вдруг ставил его вверх ногами.

ВСЕ БУДЕТ "ТИП-ТОП" Петька, слетевший в море, как он полагал, "ласточкой", на деле шлепнулся, как мешок с картошкой. Зато в его ушах еще слышался испуганно-восторженный возглас Тани. Он выплыл, хотя его чуть не схватила за ногу какая-то глубоководная рыба. На берегу он подсох, отдышался и привел себя в порядок - неудобно было все-таки являться в таком виде к Господину Главному Ветру. Камни на берегу успели нагреться, и с помощью одного из них он сделал на потрепанных штанах заметную складку.

Никто не помешал ему войти в крепость по мосту, висевшему на заржавленных цепях. Над мостом была натянута парусина, и на парусине крупно написано: "Что прошло - то прошло". Он поднялся по лестнице на площадь; старинные дома стояли, тесно прижавшись друг к другу; редкие, узкие, темные улочки пугливо убегали направо и налево. "Что прошло - то прошло", - было написано почти на каждом доме - где аккуратно, а где и небрежно. Кое-где висели объявления, и Петька прочел одно из них, подозревая, что в нем сообщается о непрошеных гостях из Немухина. Нет! "Прошлого не вернуть!" - говорилось в объявлении. "Старина интересна лишь тем, кто ее не видел, а не тем, кому она надоела. Вот почему все неведомое или неизвестное отныне приветствуется в Летандии. Новости будут отмечены нижеследующими словами Господина Главного Ветра: "Спасибо", "Большое спасибо!" и "Весьма благодарен".

Небезопасно было идти напрямик через город. Петя решил обогнуть крепостные стены и действительно не встретил почти никого; Старая женщина, на которой было много юбок, выглядывающих лесенкой одна над другой, гнала осла по пыльной дороге. Непохоже было, что она умеет летать. Скорее Петька мог бы сказать это об осле, который весело поигрывал ушами. Двое мальчишек гоняли мяч под крепостной стеной так лениво, что тот, который посылал мяч, успел бы, кажется, вздремнуть, пока мяч возвращался обратно. Короче говоря, у всех без исключения, кого он встретил, был сонный, скучающий и одновременно чем-то озабоченный вид. Об этих летающих людях можно было сказать, что даже и на земле они стоят не очень-то твердо. Одеты они были старомодно, хотя и не очень. Но вот из-за линии черепичных крыш показался летевший по воздуху толстяк с портфелем, в белой рубашке и в сиреневом модном костюме. Но и у толстяка, может быть, потому, что он летел по важному делу, был озабоченный и даже несколько испуганный вид.

Не было ничего проще, как, обогнув крепостную стену, подняться на желто-зелено-рыжую гору, с которой дворец Господина Главного Ветра был виден как на ладони. Но едва Петька опустился в неглубокую впадину между горами, как легкий толчок сбил его с ног.

"Споткнулся", - подумал он и, вскочив, побежал вверх по тропинке. Хлоп - и он снова упал. Что за чудеса! И ведь вокруг не было ни души, только легкий ветерок катился навстречу ему, поднимая легкую пыль, а когда Петька упал, торопливо скрылся в кустарнике, которым густо заросли горы.

Нельзя сказать, что Петька быстро разгадал эту загадку. Он разгадал ее после того, как раз десять скатился то с одного, то с другого холма, разорвал брюки и больно ушиб коленку. Телохранители Главного Ветра - вот кто были эти ветерки, сбивавшие его с ног.

Нужно было что-то придумать и, привалившись к желтому кленовому кусту, Петька стал изучать необычайный факт как с научной, так и с практической точки зрения. И без сомнения, он изучил бы его, если бы не заснул, едва успев подумать, что он здорово "сел в муку", что означало на языке шестого "Б" класса немухинской средней школы, что он попал в безвыходное положение.

Солнце уже клонилось, на желто-зелено-рыжие горы падали, уютно устраиваясь, длинные вечерние тени, когда Петька открыл глаза и зевнул. Он увидел кленовый куст, под которым он спал, - это было естественно. Вдоль куста шагали чьи-то ноги в клетчатых штанах - и здесь не было ничего заслуживающего внимания! Но когда Петька, вскочив, высоко закинул голову и увидел того, кому они принадлежали, он был поражен.

Это был еще моложавый, длинноногий человек, с пушистыми, разлетающимися, желтыми волосами и очень смешным лицом. Щеки его были похожи на два розовых воздушных шара, толстые губы как будто нарочно устроены, чтобы дуть, нос - коротенький, вздернутый, дерзкий, а глаза - жестокие, насмешливые и озорные. Роста он был такого, что даже если бы Петька встал на цыпочки, ему едва ли удалось бы дотянуться до украшенного серебром кожаного пояса, на котором висел охотничий нож.

- Извините, - вежливо сказал незнакомец, - если не ошибаюсь, я был невольной причиной вашего пробуждения. Позвольте узнать, с кем я имею честь...

- Воробей с Сердцем Льва, - пробормотал Петька.

Человек в клетчатых штанах засмеялся. И смех у него был насмешливый, озорной и жестокий.

- Насколько я могу судить, не будучи специалистом, - заметил он, - это крайне редкое, почти не встречающееся в природе соединение. Разрешите же представиться и мне: Главный Ветер.

По мнению знатоков архитектуры, дворец Господина Главного Ветра представлял собой одно из самых изящных зданий в мире. Его оригинальность заключалась в том, что никакого здания, в сущности, не было.

На вершине крутой горы, среди кустов лаванды, напоминавших испуганных, круглых, спрятавших головку под крылья, темно-фиолетовых птиц, стояли четыре колонны, над которыми Петька не заметил крыши. Но крыша все-таки, очевидно, была или, по меньшей мере, появлялась в дождливые дни. В этом странном дворце все появлялось или исчезало по желанию Господина Главного Ветра. Войдя вместе с Петькой во дворец, он сказал: "Садитесь, пожалуйста!" - хотя вокруг не было ни кресел, ни стульев.

Что было делать? Петька решительно сел, не сомневаясь, что сейчас он шлепнется на пол, и не только не шлепнулся, но оказался в очень удобном, хотя и еле заметном воздушном кресле. Все это были, разумеется, ветерки с их бесконечными превращениями. "Отличная вещь", - подумал, устраиваясь, Петька. И он решил, что, вернувшись в Немухин, он непременно поставит вопрос о практическом использовании почти незаметного движения воздуха. Но где? На мебельной фабрике или в Аэродинамическом институте?

Это был очень содержательный разговор. Главный Ветер, как и полагается хозяину, спросил прежде всего: было ли оказано господину Воробью с Сердцем Льва должное гостеприимство?

Петька сказал, что было, и даже поблагодарил. Он чувствовал, что с Главным Ветром надо держаться дипломатически, то есть думать одно, а говорить другое.

- Может быть, вам нетрудно рассказать мне о своем впечатлении от Летандии? - спросил Главный Ветер.

Петька ответил, что впечатление хорошее, но что ему лично больше всего понравился парусиновый плакат у входа в крепость, на котором написано: "Что прошло - то прошло".

- Хорошая идея, - одобрительно сказал он.

Короче говоря, до сих пор все шло превосходно, и Петька уже подумывал, как бы подъехать к Господину Главному Ветру с просьбой пустить Леню в Немухин, когда хозяин спросил как будто невзначай:

- Кстати, как вы попали в Летаидию? Морем?

Надо было ответить дипломатически: "Да, морем". Но тогда Господин Главный Ветер не задумался бы, пожалуй, отправить их и обратно морем...

И Петька рассказал, как Леня Караскин научил немухинцев летать, - и рассказал с подробностями, которые, по-видимому, не очень понравились Господину Главному Ветру. У него вдруг изменился цвет глаз - из ярко-голубых они стали ядовито-зелеными.

Разговор был бы еще содержательнее, если бы Петька не переходил время от времени на язык шестого "Б" класса.

- Ну тогда все будет тип-топ! - закричал он, когда Главный Ветер сказал, что Леня получит командировку в Немухин для окончания школы.

А Главный Ветер решил, что Петьке захотелось потопать ногами. Но и слово "потопать" они понимали каждый по-своему, потому что, когда Петька сказал: "Ну, теперь я потопаю", Главный Ветер меньше всего ожидал, что его собеседник, не прощаясь, выскочит из дворца и со всех ног побежит вниз по тропинке.

Впрочем, далеко он не убежал.

- Виноват, мы еще не договорились, - сказал ему вслед Главный Ветер, и Петька, сам не понимая, как это случилось, вновь оказался перед ним. - Скажите, пожалуйста, а как у вас в Немухине относятся к выдаче государственной тайны?

Петька ответил, что насчет тайны Господин Главный Ветер может не беспокоиться, потому что они с Таней дали честное пионерское слово, а Старый Трубочный Мастер - почетное честное пионерское, потому что он почетный пионер.

- Могила, - значительно сказал он. - Кроме того, ведь у вас же на каждом шагу написано: что прошло - то прошло! А ведь то, что мы узнали от Лени, уже давно прошло. Верно?

- О да! Без сомнения, - улыбаясь, сказал Главный Ветер. - Словом, ты можешь сказать своим друзьям, что им ничто не угрожает.

На этот раз телохранители не помешали Пете спуститься вниз по тропинке.

Главный Ветер молча смотрел ему вслед. Нельзя сказать, что у него в эту минуту было приятное лицо. Он сложил толстые губы и уже совсем собрался, кажется, дунуть - тогда Петька, без сомнения, оказался бы где-нибудь в пустыне Сахаре. Но Главный Ветер только сильно раздул щеки. И этого вполне было достаточно, чтобы все флюгера на всех крышах крепости одновременно повернулись к нему.

- Свод законов, том сто восьмой, пункт четвертый, - сказал он.- Как нежелательных иностранцев провести по городу с завязанными глазами. Пункт пятый: сбросить в море со скалы "Великий утюг".

ВЫЛЕТ ВОЗМОЖЕН, НО НЕВОЗМОЖЕН Когда Смотритель принялся писать секретнейший рапорт, его со всех сторон окружили дурные предчувствия. Надо было как-то уговорить их убраться или просто махнуть на них рукой, а это было совсем нелегко, потому что ради торжественного дня возвращения Главного Ветра он надел тесный, застегивавшийся на добрую сотню пуговиц парадный мундир, мешавший ему размахивать руками. Но один раз махнуть все-таки удалось, и он с удовольствием углубился в свой рапорт.

Он начал его с истории Лени Караскина, оставшегося сиротой и спасенного им от голодной смерти.

"Находясь под беспрестанным нравственным присмотром и в более чем благополучном материальном положении, он тем не менее стал скучать, - с возмущением писал Смотритель, - и внезапно, без необходимого письменного уведомления, на которое немедленно последовал бы отрицательный ответ, улетел в город Немухин".

Он писал долго, неторопливо, с наслаждением. Он прекрасно понимал, что Леня очень нужен ему, но остановиться или - страшно подумать - простить его Смотритель уже не мог. Это была бы неблагонадежная, кривобокая и, уж во всяком случае, непрямоугольная мысль.

Он так увлекся, что не заметил, как морское пространство, освещенное Маяком на добрых пять-шесть миль, превратилось в самое обыкновенное, не освещенное Маяком морское пространство. Маяк погас! Случалось, что он мигал, коптел - в докеросиновые времена, когда в лампу заливали тюлений жир или лампадное масло. Но погаснуть? За последние пятьсот лет это случилось впервые!

Первая мысль Смотрителя была все о том же Лене: конечно, этот проклятый мальчишка нарочно не залил керосин, намереваясь снова улететь в Немухин. Вторая - тоже о Лене: сидя под ключом в своей каморке, каким же образом он мог залить керосин? Третья, на первый взгляд, о мундире, а по сути дела - снова о Лене. Для того чтобы заправить лампу, необходимо было переодеться, а попробуйте-ка расстегнуть сотню пуговиц на парадном мундире? Короче говоря, оставив незаконченный рапорт на столе, Смотритель вскочил и побежал за Леней.

...Нельзя сказать, что день был проведен немухинцами бесцельно или лениво. Старый Трубочный Мастер дал две радиограммы. Одна была короткая:

Воробей доказал, что у него сердце льва. Положение осложнилось.

Вторая - немного длиннее:

Настроение бодрое. Запас продовольствия на три дня. Вылет возможен, но невозможен.

Последняя загадочная фраза объяснялась просто. Дверь на смотровую площадку осталась открытой, и, дождавшись полнолуния, они могли улететь. Но без Петьки они улететь не могли, а от него не было ни слуху ни духу.

Они очень беспокоились о нем, и Таня даже всплакнула. Леня, пригорюнившись, сидел на груде морских канатов и только безнадежно разводил руками, когда чайки вопросительно заглядывали в окно, надеясь на хлебные крошки. Но после того как Старый Трубочный Мастер разъяснил, что настроение должно соответствовать радиограмме, начинавшейся словами: "Настроение бодрое", Таня и Леня действительно приободрились, тем более что Немухину, да еще по радио, неудобно было соврать.

Таня занялась своей скрипкой, Леня геометрией - предусмотрительный Петька, улетая из Немухина, захватил для него учебник, - когда дверь распахнулась и вбежал Смотритель, зеленый, как его парадный мундир. Зубы у него стучали, и он заставил себя открыть рот лишь после того, как Трубочный Мастер сдвинул очки на лоб и сказал:

- Ну-с?

- Извините, я, кажется, помешал? Но дело в том, что маячная лампа, в которую никто, - он злобно посмотрел на Леню, - не позаботился своевременно залить керосин, погасла, что случилось впервые за последние пятьсот - шестьсот лет.

- Так-с, - сказал Трубочный Мастер. - И что же?

- Между тем именно сегодня в честь возвращения Господина Главного Ветра я должен был зажечь тройной бело-красно-изумрудный огонь. Короче говоря, мне грозят серьезные служебные неприятности. Я прошу вас на время забыть о наших неудачно сложившихся отношениях и помочь мне зажечь маячную лампу. Должен предупредить, что вскоре вам снова придется вспомнить о них, в особенности если вы попытаетесь бежать, после того как окажете мне эту услугу. Наружная дверь Маяка заперта, а ключ надежно спрятан в моем парадном мундире.

- Понятно, - кратко ответил Трубочный Мастер. - Пошли.

Нельзя сказать, что, вытачивая и обкуривая трубки, считавшиеся лучшими в Немухине и во всем мире, он был знатоком маячных ламп, построенных пятьсот лет тому назад. Но недаром к нему иногда приезжал за советом сам Президент Столичной Палаты Мер и Весов. Короче говоря, не прошло и получаса, как тройной бело-красно-изумрудный огонь вспыхнул на башне, осветив морское пространство не на пять, а на добрых шесть с половиной миль. Более того, Трубочный Мастер наладил двухударный колокол, который должен был заменять Маяк во время тумана.

Радиограмма, которую вскоре принял Немухин, была немного хвастлива:

Оказал услугу Морскому Министерству. Необходимость дипломатического вмешательства, по-видимому, отпала.

Если бы он не был так занят починкой маячной лампы, в которую надо было вставить новый пухлый, тяжелый фитиль, он, без сомнения, заметил бы, как задрожал Леня, когда лампа, вспыхнув, осветила сперва спящий город, а потом задремавшее море.

Он задрожал, потому что увидел неподвижные флюгера и понял, что это значит.

В его жизни уже была минута, когда он вдруг почувствовал, что и у него сердце... Конечно, не льва, но уж, во всяком случае, львенка: нашел же он в себе силу, чтобы на глазах целого города подлететь к пожарной каланче, чтобы спасти глупого маленького кота который чуть не сгорел? Теперь Леня должен был спасти друзей - целую экспедицию, смело прилетевшую к нему на помощь.

- Вы понимаете, сущность дела, - солидно объяснял Смотритель, - заключается в том, что приток воздуха между светильниками должен сопровождаться полным сгоранием керосина.

Работая, он должен был все-таки снять мундир, и ни он, ни Трубочный Мастер не заметили, как Леня вытащил из мундира ключ от наружных ворот маячной башни.

- А полное сгорание керосина, - продолжал Смотритель, - зависит от силы притока воздуха между светильниками. Как правило, он утраивается для получения тройного огня.

Минута была удачная, и она могла не повториться. Более того, минута была такая удачная, что она не могла повториться: Смотритель вышел на смотровую площадку, чтобы взглянуть, нет ли отклонений между переходами белого огня в красный, а красного в изумрудный. Он был так увлечен, что ничего не понял, когда Леня, подойдя к нему очень близко, сказал дрожащим голосом:

- Прошу меня извинить, но для меня и моих друзей это - единственный выход.

И он сильно толкнул Смотрителя, который с тридцатиметровой высоты вылетел в освещенное воздушное пространство. Тут только он догадался, что произошло нечто кривобокое и во всяком случае непрямоугольное, тем более что его секретнейший рапорт остался лежать на столе.

- Ты что, ошалел? - спросил изумившийся Старый Трубочный Мастер.

Леня торопливо захлопнул дверь на смотровую площадку.

- Мы должны защищаться, - сказал он. - Все флюгера в городе повернулись в сторону Дворца. Это означает: "Повинуемся". А "Повинуемся" означает "Казнь".

За пыльным круглым окном был виден грузно летавший вокруг башни Смотритель. Он был похож на бабочку в полосе света, падающего из окошечка будки на экран в летнем кино.

- Мундир, мой мундир! - кричал он, крутясь за окном и в отчаянии поднимая короткие руки.

Громкий стук донесся снизу. Кто-то ногами молотил в наружную дверь Маяка.

Трубочный Мастер не торопясь, аккуратно сложил мундир и швырнул его в форточку. Леня кинулся вниз.

- Кто там?

Это был Воробей с Сердцем Льва, веселый, встрепанный, в разорванных штанах и в рубашке, от которой остались только лохмотья.

- Блеск! - сказал он, еле дыша. - Главный Ветер разрешил тебе улететь в Немухин. Мировой парень! Фу-у! Устал! Найдется полопать?

ЗАГАДКИ Загадок было не очень много, однако, по меньшей мере, две, и почти невероятно, что Леня решил их с помощью двух слов - на каждую по слову. Первая: почему, пообещав Воробью отпустить Леню в Немухин, Господин Главный Ветер немедленно отменил свое решение? И вторая: неужели он не понимает, что немухинцы не выдадут своих и что его ожидают серьезные неприятности в международном масштабе? Два слова, которыми Леня решил обе загадки, были: "легкомыслие и вероломство".

- Надо бежать, - сказал он. - Надо скрыться туда, где он нас никогда не найдет.

Никто не нашел бы их, если бы им удалось проникнуть в пещеры. Леня, который часто бродил по берегу моря, знал, что в скалах, между которыми стоял Маяк, есть глубокая расщелина, которая ведет в эти пещеры. Однако, к его удивлению, немухинцы не собирались ни бежать, ни скрываться. Трубочный Мастер послал радиограмаму:

Воробей вернулся с хорошими известиями, которые оказались плохими. Дальнейшие сообщения могут последовать через неопределенный срок. В случае радиограммы, начинающейся словами "Всем, всем, всем", немедленно вылетайте на помощь.

В маячной башне кое-где, очевидно, были трещины, потому что в одну из них пробрался ветерок, веселое дыхание которого сразу почувствовалось в Лениной каморке. Но нельзя назвать особенно веселыми слова, которые размеренно и четко послышались одновременно с этим дыханием:

- Господин Главный Ветер приказывает вам немедленно явиться к нему.

- От имени города Немухина, - не задумываясь, ответил Старый Трубочный Мастер, - передайте вашему господину, что, если ему угодно видеться с нами...

Он не успел договорить, как Маяк задрожал от самой скалы, на которой он стоял, до заметавшейся в ужасе маячной лампы. Железный вихрь ударил в него, и он качнулся направо и налево, как гигантская кегля.

- Бегите вниз! - закричал Леня. - Торопитесь. Главный Ветер в гневе номер один. Может быть, мы еще успеем спуститься.

Они бросились вниз по лестнице, едва успев захватить: Таня - скрипку, Трубочный Мастер - свои аппараты, а Петька - котенка, когда второй удар обрушился на Маяк. Тысячи воздушных кристаллов, тяжелых, как пушечные ядра, осадили его со всех сторон.

- Сюда, скорее, скорее! - говорил Леня. - За мной! Теперь он в гневе номер два. Торопитесь!

Трубочный Мастер зажег карманный фонарик, осветивший узкую темную расщелину, в которую они скользнули по грубо вырубленным ступеням. Еще несколько минут, и они были ниже уровня моря. Но и здесь был слышен третий удар, не раскатившийся, а прошелестевший долго, медленно, неотвратимо. А вслед за ним до немухинцев донесся глубокий старческий вздох. Это вздохнул Маяк.

Когда Старый Трубочный Мастер, который шел со своим фонариком впереди, оглянулся, он увидел, что худенькое лицо Лени было мокро от слез.

ПРОСТИ МЕНЯ, МАМА Узкий проход поворачивал то под прямым, то под косым утлом, спускаясь и поднимаясь. Теперь слабому свету фонарика отвечали камни-самоцветы, вспыхнувшие здесь и там в неровностях скользких, постепенно расширявшихся стен.

Здесь была тишина, устоявшаяся столетиями я как будто насупившаяся, помрачневшая, заметив, что ее осмеливаются нарушить. Потом стал слышен отдаленный, убегающий шум подземной реки, успокоившей их, может быть, потому, что в тишине, напоминавшей о смерти, она одна двигалась, струилась, убегала. Но вскоре к мирному, глуховатому шуму воды стал примешиваться другой, свистящий, натыкающийся на стены разгневанный шум, и хотя Леня ничего не сказал, все поняли, что Главный Ветер гонится за ними. Они ускорили шаг.

Узкий каменный коридор, по которому они шли, вдруг повернул в пещеру со страшно поблескивающими стенами, почти пустую. В этой дикой, выщербленной пустоте лежали груды камней, на которые торопившиеся немухинцы не обратили внимания. Но если бы они остановились хоть на минуту, они подумали бы, что эти камни отдаленно напоминают людей, стоящих вверх ногами. Среди них были грузные, пожилые, а были тонкие, как юноши, как будто нарисованные одной ломаной, изящной чертой.

Кто знает, может быть, это и были люди, некогда не согласившиеся с Господином Главным Ветром, - ведь тех, кто не соглашался с ним, он любил ставить вверх ногами...

Налетающий на стены свистящий шум с каждой минутой становился слышнее, и немухинцы, не оглядываясь, пробежали вторую пещеру. Впрочем, она была не так странна и страшна, как первая, но и тут было на что посмотреть. Прозрачные стрелы дождя косо свисали с потолка, не достигая земли. Это был теплый прямой дождь, не согласившийся с Главным Ветром, который требовал, чтобы он стал холодным и косым, и который в наказание был навсегда заключен и забыт.

Но вот немухинцы достигли третьей пещеры, светившейся одиноким фосфорическим блеском.

Это был каменный сад, по которому пробегала и снова уходила под скалы река.

Деревья и растения, отказавшиеся стать другими, окаменели здесь, сплетаясь и поддерживая друг друга. И в этом саду, который не казался мертвым, потому что он был все-таки садом, под веткой каменного дуба, на обломке скалы, сидела старуха с гордо откинутой головой и неподвижными, как сама неподвижность, глазами. И если бы немухинцы, убегая из пещеры, оглянулись на нее, они заметили бы что эти глаза задумчиво проводили их с почти не изменившимся, но ласковым выражением. Опираясь на посох, крепко сжимая его побелевшими пальцами, она сидела на длинном платье, каменные складки которого переходили в складки скалы.

Теперь догоняющий, раздраженный, с размаху ударяющий о стены шум был заглушен струящимся шумом подземной воды. Но Главный Ветер был близко, и хотя Леня надеялся, что пройдя пещеры, можно добраться до берега и спрятаться вдали от маяка в заброшенном доке, чем длиннее становился его путь, тем короче становилась надежда.

Снова загорелся впереди слабый фонарик Старого Мастера - и они шли и шли, почти падая от усталости, по острым камням. Они не знали, что Главный Ветер пролетел первую и вторую пещеры, ворвался в третью - и остановился как вкопанный, услышав усталый, но твердый голос, который произнес только одно слово:

- Сын.

О легкомысленных людях говорят, что у них ветер в голове. Представьте же себе, какой ветер поднялся в голове господина Главного Ветра когда он увидел свою мать, о которой ни разу не вспомнил за тысячу лет.

- Что ты здесь делаешь, мама? - с изумлением спросил он.

- Нам надо поговорить. Я ненадолго задержу тебя. Год или два, ведь это немного?

- Пожалуйста, мама. Но я не понимаю: Почему ты не напомнила о себе?

- У меня не было времени. Я думала о тебе. Тебя благословляли моряки, у тебя были сотни ласковых прозвищ. Ты вертел крылья мельниц, помогая жить миллионам людей. Ты вмешался в несправедливую войну и разметал Великую Армаду. Ты был одной из самых разумных сил природы. И вот теперь ты гонишься за детьми, которые пытаются спасти своего товарища от смерти?

Она говорила, он нетерпеливо слушал, но его глаза, которые только что были ярко-зелеными от бешенства стали медленно голубеть.

- Знаешь, почему этот мальчик убежал от тебя? Потому что ты лишил свою страну воображения. Когда ты в молодости переставлял звезды, чтобы пошутить над людьми, которые думали, что они делают открытия, боже мой, ведь можно было ожидать, что из тебя получится Ветер с воображением!

Он улыбнулся.

- Я очень скучаю, мама.

- Вот видишь! А сколько раз я говорила тебе, что нет ничего опаснее скуки! От скуки до жестокости - один шаг.

Трудно сказать, что происходило в эти минуты в душе Господина Главного Ветра, хотя бы потому, что неизвестно, есть ли у него душа. Но ведь говорят же: "Ветер улегся". Или даже: "Ветер упал".

- Прости меня, мама, - сказал он. - Вернись ко мне! Ты станешь жить в моем дворце, воздушном, пустом и веселом. В нем ничего нет, кроме легких ветерков, которые будут исполнять каждое твое приказание. Тысячу лет я буду просить у тебя прощения за то, что я забыл о тебе на тысячу лет.

Она покачала головой.

- Нет. Мне здесь хорошо. Тишина. Я не скучаю. Жизнь шумит здесь подземной рекой. Она обегает весь мир и возвращается ко мне с новостями. Впрочем, у меня к тебе просьба: освободи теплый дождь, он устал. Пуская он поднимется в небо и прольется на землю.

Осталось неизвестным, сколько времени продолжался этот разговор. Однако под утро Господин Главный Ветер был уже у себя и занимался делами, потому что, когда полуживые от усталости немухинцы добрались наконец до берега моря, Леня радостно закричал:

- Флюгера!

Утро было даже еще не утро, а последний краешек ночи, и казалось, что сонная крепость, едва проснувшись, зевает, крепко протирая глаза. Рыже-красные черепичные крыши матово поблескивали под первыми солнечными лучами. А флюгера? Играя с ветерками, они весело вертелись во все стороны, а это означало, что даже в тысячелетних, легкомысленных и жестоких разбониках родная мать иногда способна разбудить совесть.

СТРАННОСТИ, СКАЗКИ И СНЫ Приглашая Воробья в Летандию, Смотритель обещал, что в его честь будет устроен маскарад, на Маяке будет гореть тройной огонь и самый большой колокол на Площади Розы Ветров встретит его торжественным звоном. Как ни странно, но именно это и произошло, когда немухинцы вместе с Леней собрались в обратный путь.

Маскарада, правда, не было, но маячный огонь далеко освещал темно-розовое пространство неба и моря.

Еще утром в окно Лениной каморки влетел свиток, начинавшийся, как и полагается, длинным титулом: "Мы, Господин Главный Ветер и прочая, и прочая, и прочая" - и кончавшийся словом: "Согласен". Правда, по ошибке Леня Караскин был назван "Каскин-Караскин", но это, разумеется, не имело значения.

Смотритель, который был очень любезен, снова надел парадный мундир и даже произнес маленькую речь о том, как будет скучать по Лене не только он, но самый Маяк и в особенности маячная лампа.

Семнадцать девочек из самых знатных семей поднялись в воздух, провожая немухинцев, - все, как одна, в нарядных платьях с такими крылатыми, разноцветными бантами за спиной, что их можно было принять за вертолеты, если бы вертолеты, в свою очередь, не были похожи на огромных, безобразных шмелей. Но торжественные проводы немухинцев остались в истории Летандии по другой, не менее серьезной причине.

Все эоловы арфы одновременно сыграли им прощальный морской сигнал: "Счастливого плавания и достижений", и аккорды, как бы превратившиеся в живой, звучащий воздух, окружили их и летели вместе с ними, как белые треугольники журавлей.

Девочки со своими бантами давно остались позади, скрылся Маяк. Сама Летандия с ее странностями начинала казаться сном или сказкой. Вот уже показался вдалеке и Немухин с его будущей телевизионной башней в лесах.

Крошечные фигурки на площади взволнованно размахивали руками, толпа становилась все больше. Экспедицию встречали представители общественных организаций и, разумеется, средняя школа в полном составе.

Но аккорды эоловых арф еще не оставляли немухинцев, как будто решив проводить их до самого дома. Правда, их не слышал Старый Трубочный Мастер, мысленно готовивший скромную речь. Их не слышал Воробей с Сердцем Льва, который не мог отличить музыку от обыкновенного шума. И Леня не слышал их, думая о том, что он, без сомнения, здорово отстал по алгебре и геометрии и что придется как следует налечь на эти предметы.

Зато Таня не только слышала, но даже видела эти аккорды. Для нее они складывались в изящные фигуры, рисующие соединение лунной ночи, тишины, теплого неба и холодно-искрящейся поверхности моря.

Вполне возможно, что она и теперь еще слышит и видит их - ведь о музыке нельзя сказать: "Что прошло - то прошло".

Во всяком случае, именно о ней говорят:

- Таня Заботкина? Ну как же! Это та самая знаменитая скрипачка, которая в детстве слышала музыку эоловых арф.