Как петушок попал на крышу

(Испанская сказка)

Жила-была на птичьем дворе прекрасная чёрная курица. На голове она носила маленькую корону, как испанская королева. А на ногах у неё были широкие штаны, как у турецкой султанши. По пятам за ней ходила дюжина цыплят - шесть курочек и шесть петушков.

Курочки были похожи на свою мать, а петушки - на отца, самого храброго и галантного петуха во всей Кастилии.

Мальчики уже немного умели кричать «ку-ку-ре-ку», а девочки премило кудахтали. Все они были очень умные и красивые цыплята.

Но был у курицы ещё один сынок - тринадцатый. Вот уж этот нисколько не походил ни на отца, ни на мать. Сказать по правде, он ни на что не был по-хож, этот тринадцатый цыплёнок,- у него не хватало одной лапки, одного крыла и одного глаза.

2-1= 1.

Цыплёнок скакал по двору на одной ноге, размахивая одним крылом и посматривая вокруг одним глазом. Но это не мешало ему кричать громче всех и выхватывать из материнского клюва зёрна и червя-ков вдвое быстрее, чем это делали все его двуглазые и двуногие сестры и братья. Казалось бы, уж если вы уродились на свет хромым, кривым и однокрылым, самое лучшее и разум-ное для вас - вести себя скромно. Но, должно быть, у этого тринадцатого цыплёнка не хватало не только ноги, но и ума в голове. Во всяком случае, он вёл себя задорнее и горделивей, чем все боевые петухи от Бургоса до Мадрида.

Он никому не желал уступать дорогу, никого не удостаивал своей дружбы, ни с кем не хотел делиться ни добычей, ни подачкой.

Целыми часами простаивал он над какой-нибудь канавкой, полной воды, или над лужей, которая никогда не просыхает подле колодца, и, слегка склонив голову набок, любовался своим отражением.

А так как, по обычаю всех петухов, он от восторга закрывал глаза,- вернее было бы сказать, один-единственный глаз,- то ему и казалось, что он самая прекрасная и важная птица на свете.

Если куры начинали громче обычного кудахтать на своём насесте, он говорил, что это они раскудахтались с досады на то, что он глядит на них только одним глазом.

Если кто-нибудь из братьев нечаянно толкал его или выхватывал у него из-под носа червяка, он кричал:

- Всё зависть! Всё ку-ку-ревность! - и сразу кидался в драку.

Всякое чужое «ку-ку-ре-ку» выводило его из себя. Но как он ни старался перекричать всех своих братьев - родных, двоюродных и троюродных,- это ему никак не удавалось: вокруг было слишком много петухов, ещё более горластых, чем он.

И вот в конце концов он решил попросту покинуть этот жалкий птичий двор, где только и умеют, что кудахтать да дремать, сидя на насесте.

- Матушка,- сказал он.- Испания мне надоела! Я отправляюсь в Рим.

- Куда? Куда? - закричала в ужасе курица.

- В Рим! - сказал тринадцатый цыплёнок.- Мне хочется видеть римского папу. Да и ему, конечно, будет интересно поглядеть на меня.

- Что ты, мой мальчик,- сказала бедная курица,- ведь это страшно далеко! Ты заблудишься.

- Пустяки! - ответил цыплёнок.- Все дороги ведут в Рим.

- Предположим,- сказала курица.- Но будь уверен, что задний двор, на котором ты родился, стоит любого дворца, даже королевского. Нигде на свете ты не найдёшь такого уютного курятника, выбеленного чистейшей извёсткой, таких тенистых шелковичных деревьев, под ветвями которых можно укрыться и от дождя и от зноя, такой огромной, такой величественной, такой душистой кучи навоза!.. А сколько здесь червей! Ведь их и разыскивать не нужно - наклони голову и- клюнь! Наклони голову и клюнь! Я уже не говорю о том, что здесь ты окружён любящей роднёй. Все петухи и куры вокруг - наши двоюродные и троюродные... И, кроме того, три великолепных сторожевых пса днём и ночью, охраняют нас от лисицы. Не забывай этого, дитя моё!

- Ах, это-то мне и невыносимо!- сказал цыплёнок и махнул своим единственным крылом.- Эти ищейки не дают нам шагу ступить. Собаки! А уж что касается родни, так будем откровенны, матушка: мои братцы и сестрицы только и умеют горланить да кудахтать, у всех моих двоюродных - куриные мозги, а троюродные ещё в скорлупе были настоящими болтунами. Нет, и не уговаривайте меня! Я ни за что не останусь в этой дыре. Я хочу видеть свет и хочу, чтобы свет увидел меня!

- Ты хочешь, чтобы свет увидел тебя? - спросила курица грустно.- Но разве ты никогда не гляделся в лужицу, друг мой? Разве ты не знаешь, что у тебя не хватает лапки, глаза и крыла? Ох, и тем, кто смотрит в оба, не так-то легко уберечься от всяких бед, а что будет с тобой, мой бедный одноглазый мальчик!

- Вы скоро это узнаете,- ответил тринадцатый Цыплёнок и вытянул шею так гордо, как это умеют Делать только кастильские петухи.- Да, я не похож на своих братьев, но я и вылупился из яйца для того, чтобы удивить свет и занять в нём высокое положе-ние. Моё место не здесь, на этой навозной куче, среди глупой домашней птицы. Прощайте, матушка! В Рим! В Рим!

- Погоди же, погоди, дитя моё! - закричала курица.- Дай мне обнять и благословить тебя!

- Вы слишком чувствительны, матушка,- ответил цыплёнок.- А впрочем, если это вам доставит удовольствие... - И он наклонил голову.

- Выслушай меня, сын мой,- сказала курица, приподнимая лапку.- Два-три совета - это всё, что я могу дать тебе на дорогу. Во-первых, избегай поваров и поварят - их легко узнать по белым колпакам, передникам и ножам, которые они носят сбоку, за поясом. У этих людей нет ни стыда, ни совести. Они настоящие разбойники. Им ничего не стоит зарезать нас среди бела дня и ощипать до последнего перышка... Во-вторых, будь услужлив, приветлив и учтив. Недаром говорят: «Кто меняет в дороге коня на осла - сам,, осёл; кто меняет услугу на услугу - мудрец». Я сама помню один случай...

- Извините меня, матушка,- перебил её цыплёнок.- Всё это очень интересно, но мне, к сожалению, некогда, я должен спешить. Передайте моё нижайшее кукуреку братьям, сестрам и прочей родне.

И с этими словами он распустил хвост по ветру, добежал до полуоткрытой калитки, перескочил через порог, и не успела курица опомниться, как он уже скрылся из виду.

Смахнув слезу, она поплелась в тень старых шелковиц, чтобы поискать червей и немного забыться.

А в это время её тринадцатый сын уже мчался в полскока, в пол-лёта по полям, по лугам, по дорожкам и тропинкам - прямо к оливковой роще, которую он приметил вдали.

Сначала путешествие его было очень приятно. Он скакал, летел, бежал, наслаждаясь утренней прохладой, останавливался, чтобы отдохнуть и подкрепиться несколькими зёрнышками, расклевать гусеницу или, как говорится, заморить червячка, а потом опять бежал, летел, скакал... Но, когда солнце поднялось повыше и стало припекать не на шутку, ему сделалось жарко и сильно захотелось пить.

Так как у него не хватало правого глаза, то он посмотрел налево, потом сделал пол-оборота, ещё раз посмотрел налево и закричал во всё горло:

- Река! Ку-ку-река! Ку-ку-река!

Но это была вовсе не река, а только маленький ручеёк, почти пересохший от зноя.

Наш путешественник сначала перемахнул через гряду гладких, словно отшлифованных камней, потом пересек полосу мягкого, мелкого песочка и только тогда увидел наконец, что по самой середине песчаного ложа извивалась струйка воды, но такая узенькая, тоненькая, слабенькая, что достаточно было двух листков, упавших с дерева, чтобы совсем остановить её течение.

Однако же не зря сказано: «Где быку и не напиться, там петуху - утопиться!» Для нашего странника и в этом ручейке было довольно воды. Он наклонил к ручью свой гребешок и опустил в воду клюв, потом, по обычаю предков, закинул голову назад, ещё раз наклонился, ещё раз откинулся - и так до тех пор, пока не почувствовал в горле приятную свежесть.

И вот, когда он наклонился к воде в последний раз, она вдруг пролепетала еле слышным от слабости голосом:

- О сеньор, по вкусу ли вам пришлось это питьё? Я бы рада была угостить вас получше, да нечем - это мои последние капли... Я сохну, умираю... Вы сами видите: два жалких листка стали для меня непроходной преградой. Я не могу поднять их, чтобы унести с собой, и не могу обогнуть их... Умоляю вас, будьте милосердны, отбросьте куда-нибудь в сторону эти два листа! Одним движением клюва вы можете вернуть меня к жизни и открыть передо мной дорогу. После первого же дождя я расплачусь с вами!

- Что? - сказал тринадцатый цыплёнок и рас крыл свой единственный глаз так широко, как только мог.- Вы, кажется, изволите шутить, сеньора Вода? Уж не принимаете ли вы меня за чистильщика канав? Стоило ли покидать свои родные поместья, чтобы прокладывать путь в свет не себе, а другим! Что же касается дождя, то я не охотник до него. Я хорошо помню, как после одного ливня кто-то назвал меня «мокрой курицей». Это меня-то! Курицей! Да ещё мокрой!.. Нет уж, справляйтесь сами как знаете. А я вам не слуга.

Тут он взмахнул крылом, оттолкнулся от земли шпорой и перелетел на другую сторону ручья...

- Ты ещё вспомнишь обо мне... - пробормотала Вода, но так тихо и невнятно, что он ничего не слыхал, а может быть, не захотел услышать.

К тому времени, когда солнце поднялось на самую середину неба и колокол на церковной башне отсчитал целую дюжину гулких, полновесных ударов, тринадцатый цыплёнок (для краткости мы будем называть его просто Тринадцатый) уже добрался до оливковой рощи. Он нашёл себе уютное местечко в тени, затянул глаз плёнкой и задремал. Ему снился очень приятный сон - будто он занял высокое, самое-самое высокое положение в свете. Это он вместо солнца плыл по небу, светил направо и налево, жёг и припекал кого следует, а солнышко, опустив свой золотой гребешок и свернув лучистые крылья, дремало в роще олив. Да, это был очень, очень приятный сон!

Выспавшись всласть, Тринадцатый проснулся, подскочил на одном месте, крикнул «ку-ку-ре-ку» я отправился дальше.

Скоро он оставил позади оливковую рощу и вышел на укромную полянку, всю заросшую кустами диких роз.

- И кто только насажал здесь столько ко-ко-ко-лючек! - сказал он и от негодования закатил глаз под самый гребень.- Полюбуйтесь-ка на них! Как расфрантились, как раздушились! И смотреть противно, и дышать нечем!.. Нет, надо удирать отсюда поскорее!

И он так сильно взмахнул крылом, что ветки вокруг него закачались, а в траве зашелестело. Он остановился и прислушался.

- Добрый сеньор,- шелестело в траве,- помоги мне! Я Ветер - тот самый, который в хорошие времена вырывает с корнем оливковые деревья и сбрасывает с домов крыши... Видишь, что сделал со мной полуденный зной,- я почти без чувств и лежу на самой земле...

- Ах, так это вы, принц-невидимка? - сказал Тринадцатый, не кланяясь.- Вот уж не ожидал встретить ваше высочество так низко!.. Что ж это с вами случилось?

- И сам не знаю,- чуть дыша, прошептал Ветер.- Должно быть, я слишком долго играл с розами и они вскружили мне голову...

- Так,- сказал Тринадцатый.- Чего же вы хотите от меня, ветренный принц?

- Ах, меньше малого! - зашелестел Ветер.- Приподними меня чуть-чуть над землёй и взмахни разок-другой своим крылом, чтобы я мог прийти в себя.

- Не понимаю,- сказал Тринадцатый.- Разве можно поднять то, чего не видишь? А я вас не вижу.

- И не надо,- ответил Ветер.- Вот рядом со мной лежит пушинка одуванчика. Подкинь её кверху и гони крылом. А уж я поднимусь вместе с ней. Чуть только я выберусь из этих зарослей, мои крылья сами собой развернутся, и у меня хватит сил долететь вон до тех белых облаков. Их гонят мои братья - это славный, весёлый народ, они поддержат меня до тех пор, пока я не получу наследство от моего деда Урагана. Ну, подними же меня скорей! Подними! Ты не пожалеешь об этой услуге...

Но Тринадцатый только отступил назад на полшага и тряхнул гребешком.

- Сеньор,- сказал он,- ваше высочество! А помните вы, как однажды, всего каких-нибудь восемь Дней тому назад, вы изволили залететь в наше поместье и вволю позабавились, гоняя меня по всему двору и раздувая мой хвост, как будто это был не хвост, а парус! Все вокруг смеялись, даже самые желторотые цыплята, а вы - громче всех. Вам было очень смешно, не правда ли? Что ж, как видно, и насмешники оказываются иногда в смешном положении. Советую вам быть ниже травы, тише воды и, лёжа здесь, под ногами муравьев, поразмыслить на досуге о том, как дурно смеяться над теми, кто имеет в обществе гораздо больше веса, чем вы.

Сказав эту речь, Тринадцатый выгнул грудь колесом, напыжился, крикнул три раза «ку-ку-ре-ку» и побежал дальше.

На сжатом поле горкой лежали только что вырванные жнецами сорные травы. Лёгкий, чуть видный дымок выбирался из кучи стеблей и листьев. Тринадцатый подошёл поближе, чтобы посмотреть, что тут происходит, и увидел маленький огонёк, который червячком извивался среди зелёных, ещё сырых стеблей, но никак не мог разгореться.

- Ко мне, дружище! - зашипел Огонь.- Скорей, скорей помоги мне, а не то я сейчас угасну... И куда только запропастился мой двоюродный братец - Ветер? Я совсем пропадаю без него. Окажи мне услугу - принеси хоть несколько сухих соломинок, чтобы я мог немного подкрепиться. Уж я не останусь перед тобой в долгу!..

- Ку-ку-ре-ку,- сказал Тринадцатый.- Вы про-.сите у меня всего несколько соломинок? Это, конечно, немного. Но не скажите ли вы мне сначала, ваша светлость, кто зажарил мою покойную бабушку. Брамапутру и мою тётку Пулярду?

И с этими словами он вскочил на кучу сорной травы и так плотно придавил её к земле, что Огонь сразу перестал шипеть и последняя струйка дыме растаяла в воздухе.

А Тринадцатый взмахнул крылом и помчался дальше в пол-лёта, в полскока.

К вечеру он увидел перед собой городскую стену, черепичные крыши и высокую колокольню.

- Кук-ура! Ку-ку-Рим! Ку-ку-ре-ку! - закричал он и подпрыгнул так высоко, как только мог. -На самом деле это был вовсе не Рим, а просто маленький кастильский городок, куда окрестные крестьяне возили в базарные дни овощи, свежие яйца и молодых откормленных кур со связанными ногами.

Но Тринадцатый ни у кого нечего не спрашивал, а потому мог думать, что ему было угодно. Он считал, что уже достиг своей цели и ему остаётся совсем немного - только занять высокое положение в свете.

Как же это сделать? О, это совсем не трудно. Надо только, чтобы вас заметили.

А как сделать, чтобы вас заметили? Надо кричать как можно громче.

И вот Тринадцатый побежал на самую большую площадь в городе - это была площадь перед церковью,-взлетел на паперть и принялся кричать что было сил: «Ку-ку-ре-ку! Ку-ку-ре-ку!» - Ты слышишь? - сказал своей жене церковный сторож.- Чей это петух заливается у нас на паперти?

- Ума не приложу... - сказала сторожиха.- У нас в городе и нет таких горластых петухов.

- Да и во всей Кастилии нет петуха, который бы кричал в такое неурочное время,- прибавил сторож и вышел посмотреть, кому это вздумалось тревожить добрых людей.

Он поймал буяна за хвост, перевернул вниз головой и потащил к себе на кухню.

- Погляди-ка, жена, на это диво! - сказал он.- За всю свою жизнь не видел я такого удивительного петуха!

- Да разве это петух? - сказала сторожиха.- Это просто полпетушонка. А ведь туда же - кричит, как настоящая птица!

- Ну, что его разглядывать! - сказал сторож.- Давай-ка сюда кипятку, жена, да ошпарь его хорошенько, чтобы легче было ощипать. Мы люди бедные, нам на ужин и полпетуха довольно,- особенно если эта половина достаётся даром.

Сторожиха сняла с очага целый чугунок кипятку.

- Здравствуйте! Здравствуйте! - заклокотала Вода в чугунке.- Надеюсь, вы узнаёте меня, сеньор?

Ах, это была довольно-таки неприятная встреча!

- Помилуйте! Помилуйте, госпожа моя Вода! - закричал Тринадцатый.- Чистая, сладкая, прекрасная Вода!.. Вы лучше всех на свете - я так люблю вас, когда вы не кипятитесь! Сжальтесь надо мной, не обварите меня!

- А ты пожалел меня, когда я была слабее тебя? - ответила Вода, вся бурля от гнева.- Ты даже не захотел ради меня лишний раз нагнуться.

И она выплеснулась на него с такой яростью, что ни одной пушинки не осталось у него на теле.

Тогда сторож посадил беднягу на вертел и поднёс к огню.

- Господин мой Огонь! - закричал Тринадцатый.- Огонь Света! Брат Солнца! Соперник Брильянта! Сжалься надо мной! Сдержи свою горячность, умерь своё пламя - не жарь меня!

- А ты пожалел меня, когда я был слабее тебя? - ответил Огонь и засверкал от злости.- Ты не захотел подать мне в беде даже соломинку!

И он до того распалился, что одним дуновением превратил Тринадцатого от головы до шпоры в уголь.

- Ах, чёртова птица! - сказал сторож, вертя перед глазами чёрного, как сажа, и твёрдого, как палка, петуха.- И когда только она успела сгореть так, словно её поджаривали на адском пламени? Да пропади она пропадом! Не стану же я есть на ужин головешку!

Он схватил Тринадцатого за ногу, размахнулся и выкинул во двор - прямо на кучу навоза.

- Ветер! Милый Ветер! - прошетал Тринадцатый еле слышно.- Пожалей меня - мне так горячо... Подуй на меня! Взмахни надо мной своим крылом!..

- А ты пожалел меня, когда я был слабее тебя? - зашумел Ветер.- Пошевелил ради меня крылом? Ну, да уж ладно... Я, так и быть, подую на тебя, коли ты сам просишь. Да только я ведь теперь не прежний. Крылья у меня отростли. Я так на тебя стану дуть, что ты у меня завертишься!

Ветер дохнул один разок, и Тринадцатый взлетел на верхушку колокольни - прямо на острую спицу.

Дохнул другой раз, и петушок завертелся волчком.

Так он и вертится до сих пор. Куда ветер подует, туда и поворачивается однокрылый, одноногий пе-тушок.

Все уже давно позабыли, что когда-то он скакал по земле и звался Тринадцатый. Теперь его просто зовут Ветряным петушком или Флюгером.

- Ничего,- скрипит Флюгер, когда сильный ветер кружит его на спице,- ничего!.. Пусть я прошёл сквозь огонь и воду, пусть ветер занёс меня под самое небо и вертит, словно на вертеле, а всё-таки я добился своего: занял высокое положение в свете!