Оборвыш

У одного бедного человека было три сына. Два старших брата были гордецы и лодыри, много о себе мнили, черной работы гнушались. Третий, самый младший, брат был парень покладистый, работящий. Он и пахал, и сеял, на нем, как говорится, весь дом держался. Чванливые братья за это не любили его, считали дураком, и поскольку ходил он в старой рваной одежде, называли Оборвышем. На людях они сторонились брата и то и знай поднимали его на смех...

Как-то раз до села, где жили трое братьев, дошла весть, будто царь обещает выдать свою единственную дочь замуж за того, кто срубит вековой дуб, что растет перед дворцом. Удивительное дерево был этот дуб!.. С незапамятных времен его могучие ветви заслоняли окна, не позволяя проникнуть в царские покои ни единому солнечному лучу. Но каждый раз, когда царские дровосеки пытались срубить хоть одну ветку, на ее месте вырастали двенадцать новых - еще развесистее, еще гуще. Все жители той страны знали, каким испытаниям подвергает себя тот, кто попытается срубить волшебный дуб. Знали об этом и братья Оборвыша. Но, услышав, какую награду обещает царь богатырю, которому удастся повалить дуб, недолго думая, закричали в один голос:

- Это дело нам по нраву! Чем худо? Себя прославим и с царем породнимся!..

И они тут же начали собираться в далекую дорогу.

- Возьмите и меня с собой, братцы! - взмолился Оборвыш.

Услыхав такие слова, оба брата набросились на парня:

- Да ты в своем уме? Погляди лучше на себя - на свою латаную одежу, грубые мозолистые ручищи! Да царская дочка, увидев тебя, шарахнется с перепугу. Ты и нас опозоришь!

- Возьмите меня, братцы, я вам пригожусь! - не отставал Оборвыш. - Буду нести всю дорогу ваши топоры и торбы, чтобы вы сберегли силы, а царской дочери и на глаза не покажусь: как доедем до столицы, я от вас отстану.

Такие речи пришлись по душе старшим братьям, и в назначенный день все трое отправились в путь. Впереди - разнаряженные в пух и прах, с высоко задранными головами и пустыми руками - гордо выступали старший и средний братья. Сзади, согнувшись в три погибели под тяжестью топоров и битком набитых торб,ч тащился в своем рваном кафтане Оборвыш...

Настал вечер. Братья дошли до тенистого гомонливого ручья и расположились на ночлег. Не успели они рассесться на траве, как чуткое ухо Оборвыша уловило сквозь шум воды чьи-то стоны.

- Нужно посмотреть, в чем дело. Может, кто-нибудь нуждается в помощи, - сказал себе Оборвыш и, несмотря на усталость, тут же направился вверх по течению ручья, в ту сторону, откуда доносились стоны.

Шел он, шел, и когда солнце закатилось за ближнюю гору, очутился на вершине высокого холма. В ту же минуту. Оборвыш услыхал дребезжащий старческий голос. Он жалобно молил:

- Эй, добрый молодец, если у тебя в груди сердце, а не камень, подойди ко мне!

Оборвыш зашагал в ту сторону, откуда долетал голос, и вскоре перед ним выросли две гранитные скалы, плотно прилегающие одна к другой. А из расщелины, крепко зажатый между скалами, торчал старый железный желоб. Из его широкого, позеленевшего от старости отверстия непрерывно струилась вода, которая вливалась в ручей.

- Это ты меня звал, дедушка Желоб? - спросил изумленный Оборвыш, склонившись над источником.

- Я, сынок, - человеческим голосом простонал Желоб.

- Зачем я тебе понадобился?

- О-о-о-х, сынок, вот уже сотня лет прошла с тех пор, как я торчу между этих скал. И день, и ночь по мне течет вода. Я уже стар, выбился из сил, мне давно пора на покой. Прошу тебя, освободи меня из этой тюрьмы, я в долгу не останусь!..

Жалко стало Оборвышу старика. Ухватился он за край желоба своими мозолистыми руками, собрался с силой, дернул - и вытащил его из расщелины, освободил от векового плена. Потом положил обессиленного старца в торбу и, беззаботно насвистывая, побежал к братьям, что давно уже задавали храпака на берегу ручья...

На другой день братья перешли вброд девять рек, перевалили через девять холмов, а вечером расположились на ночлег у подножия скалистой горы, сплошь заросшей колючим кустарником. Кругом, сколько хватал глаз, не видно было ни единой живой души. Только где-то над головами братьев, среди колючих кустов и скал, раздавались глухие удары: кто-то так усердно долбил скалы, что вся окрестность гудела, а в темнеющее небо то и дело взлетали вырванные с корнем кусты и обломки скал.

- Интересно, что за горемыка трудится там на горе после захода солнца? - промолвил Оборвыш, сочувственно вздохнув.

- Видать, дурень вроде тебя, что не может сидеть сложа руки! - засмеялись старшие братья и с наслаждением

растянулись возле разложенного Оборвышем костра. - Ложись-ка лучше спать, завтра ведь опять будешь тащить наши топоры и торбы.

Но Оборвыш не послушался братьев.

Как только они заснули, он на цыпочках отошел от костра и начал пробираться по склону горы вверх, туда, где один за другим гремели удары и летели в небо выкорчеванные кусты и обломки скал... Добравшись до вершины, парень не поверил своим глазам: на горе, среди колючих кустов и скал, трудился большой стальной лом.

- Эй, дедушка Лом, не видишь разве, что на дворе уже ночь, пора спать! Ложись-ка, отдохни, - ласково обратился Оборвыш к работяге.

- Ох, сынок, если бы я мог остановиться! Вот уже двести лет подряд корчую я эти дебри и дроблю скалы, не зная покоя ни днем, ни ночью, - жалобно промолвил Лом, не прекращая работы - Если у тебя, парень, доброе сердце, выручи меня, забери отсюда. Я до самой смерти не забуду твой доброты!

Оборвыша не надо было долго просить. Он пробрался сквозь колючий кустарник, выдернул Лом из груды обломков и сунул в торбу. А потом, насвистывая, как ни в чем не бывало, спустился к подножию горы, где братья спали мертвым сном...

Третья ночь застигла братьев в вековом лесу.

Темный дремучий лес издали казался немым, безмолвным. Но не успели усталые путники войти под его сень, как до их слуха донесся оглушительный стук топора и треск падающих деревьев, словно сто дровосеков в чаще леса без передышки рубили дерево за деревом... Это разожгло любопытство Оборвыша. Как только старшие братья, улегшись на мягкой мураве, захрапели, он встал и направился в глубь леса, где неведомые дровосеки с оглушительным стуком и треском валили лесных великанов.

- Что заставляет этих горемык махать топорами ночью? - с сочувствием думал Оборвыш, шагая к месту рубки.

Подошел и не поверил своим глазам. Никаких дровосеков не было и в помине, деревья-великаны валились под ударами большого топора, сверкавшего при свете месяца, словно молния.

- Эй, дедушка Топор, взгляни на небо - месяц уже давным-давно взошел, пора бы и отдохнуть! - крикнул что есть мочи Оборвыш, собравшись с духом.

- Нету, сынок, для меня отдыха от этой проклятой сечи, - охрипшим от усталости голосом отозвался Топор, не переставая делать свое дело. - Триста лет рублю я лес днем и ночью, пожалуй, еще лет триста мне не выбраться из этих дебрей, если кто-нибудь не сжалится надо мной и не заберет отсюда!..

- Дай-ка я тебе помогу, - сказал Оборвыш и,схватив топор, вытащил его из веток только что поваленного дерева. Старик и ахнуть не успел, как очутился в торбе, где уже лежали двое таких же работяг.

- До гроба не забуду этого, сынок! - промолвил Топор. - Попадешь в беду, не горюй - я тебя избавлю.

- Беда, дедушка Топор, не за горами, а пока отдыхай, набирайся сил! - сказал Оборвыш, вскинул торбу на плечо и с легким сердцем зашагал к тому месту, где братья его видели третий сон.

Шли они, шли целую неделю, и в одно погожее утро добрались до столицы. Старший и средний братья тут же прогнали Оборвыша с глаз и с заносчивым видом двинулись к царскому дворцу, где упирался вершиной в небо огромный, точно гора, дуб.

- Ну, государь, всё ли готово к свадьбе? Не успеет завтра утром солнце взойти, как твой дуб рухнет под ударами моего топора! - гордо выпятив грудь, сказал старший брат.

Царь, которому не понравился заносчивый выскочка, нахмурился, словно пасмурный осенний день, сердито проворчал:

- Свадьбу сыграть, парень, не хитрое дело, только ты помни, что, если завтра на рассвете дуб будет стоять на месте, мой палач отрубит тебе нос, чтобы ты не слишком его задирал...

Но царская угроза ничуть не испугала хвастуна.

Еще выше задрав нос, он с гордым видом прошествовал мимо толпившегося под дубом народа, ни на кого не глядя, будто уже впрямь был царским зятем. Подойдя к непокорному дереву, засучил рукава и принялся рубить в первую очередь ветки потоньше. Рубил, рубил весь день и всю ночь. Но когда взошло солнце, все увидели, что дуб стоит как ни в чем не бывало - еще развесистей, еще царственней. Не успело солнце подняться выше домов, как царский палач отрубил зазнайке нос.

Тогда к царю направился средний брат.

- Государь, брату моему не удалось срубить дуб, он поплатился носом... Но перед моей силой ни одно дерево не устоит. Да, да, не устоит! - сказал он, ударив себя в грудь. - Завтра до восхода солнца я порублю этот проклятый дуб на дрова. На всю зиму хватит...

Царь опять грозно насупил брови и говорит: - Ладно, парень, так тому и быть. Повалишь дуб - отдам за тебя свою дочь... Если же на рассвете дуб будет цел, мой палач отрежет тебе язык, чтобы ты в другой раз не хвастался!

- Постараюсь позаботиться, чтобы язык мой остался цел! - сказал средний брат, не испугавшись царской угрозы.

Взял в руки топор и решительно зашагал к дубу. Поплевал на руки, замахнулся и, подобно старшему брату, принялся рубить ветки потоньше. Рубил весь день и всю ночь. Весь взмок от пота, переменил девять рубах. Но когда взошло солнце, все увидели, что дуб стоит цел-целехонек, крона его, казалось, была еще выше, еще гуще, чем раньше.

Ничего не поделаешь - пришлось среднему брату расстаться с языком...

Последним предстал перед царские очи Оборвыш. Царь смерил его взглядом с головы до ног и захохотал.

- Как, и ты, голодранец, решил стать царским зятем?

- А почему бы и не попытать счастья, государь! - не обращая внимания на насмешку, спокойно ответил Оборвыш. - Как видишь, нос у меня не меньше, чем у старшего брата, а язык не короче, чем у среднего, будет чем расплатиться, если не удастся срубить дуб...

Царь разгневался, сердито топнул ногой.

- Не срубишь дуб до рассвета, мой палач снесет твою глупую башку!

- Ладно, государь! - воскликнул Оборвыш. - Коли моя башка не в силах справиться с каким-то деревом, поделом ей. Крестьянин - не царь, глупая голова ему ни к чему.

Сказав так, добрый молодец повернулся и вышел из царских покоев, не глядя на царя, позеленевшего от злости. С веселой улыбкой направился он к дубу и - на удивленье толпившемуся перед дворцом народу - не взялся за топор, как делали его предшественники, а улегся в тенечке и крепко заснул... Так беззаботно проспал он до самого захода солнца. А когда наступил вечер, встал, расправил плечи и, не говоря ни слова, три раза обошел вокруг могучего дуба.

Потом достал из торбы лом-самокоп, вонзил его в корни дуба и крикнул зычно, чтоб было слышно аж во дворце:

- Ну-ка, старина Лом, давай покажем царю-батюшке и этому проклятому дереву, из-за которого мои братья лишились носа и языка, на что способна крестьянская башка!..

Не успел он договорить, как Лом подскочил, будто ужаленный,и со страшным свистом врезался в корни зеленого великана. Потом опять взлетел вверх и с еще большей силой вонзился в дерево... Во все стороны полетели комья земли, щепа, из камней посыпались искры... К полночи исполин, которого веками не могли одолеть ни люди, ни жестокие бури, зашатался, словно немощный старец, и с треском повалился на землю.

Не теряя времени, Оборвыш достал из торбы топор- самосек.

- Ну-ка, дедушка Топор, пришел твой черед показать батюшке царю и этому строптивому дереву, на что способна крестьянская башка! - выкрикнул он, швырнув Топор в крону поверженного великана.

И в тот же миг на глазах у пораженной толпы произошло новое чудо.

Топор раскалился, словно его только что сняли с горна. Из-под острия во все стороны взметнулись огненные языки. Топор-самосек сердито зашипел, заходил влево-вправо, как челнок, запрыгал вверх-аниз... Его удары отдавались в ночной тишине громким эхом. Казалось, сотня дровосеков дружно накинулась на поваленное дерево. Дуб застонал, затрещал... А когда взошло солнце, на том месте, где возвышалась зеленая громада, белела огромная куча щепок да толстых поленьев...

На ее вершине, улыбаясь во весь рот, стоял Оборвыш. Он ждал, что сейчас покажется царь и наградит его по заслугам за доброе дело. Только у царя и его дочери было совсем другое на уме... Царевна из окошка своей горенки увидела, что дуба больше нет. Разглядела она и Оборвыша,что стоял, улыбаясь, на останках могучего исполина. Только не увидела ни его синих, как небо, глаз, ни стройных, как у оленя, ног, ни гибкого стана. Ей бросились в глаза рваная одежда парня, стоптанные цар-вули, мозолистые руки... И когда царь вошел в ее светелку, она со слезами кинулась ему в ноги.

- Не губи меня, батюшка, не выдавай за этого оборванца... Я лучше умру, чем выйду замуж за человека, у которого такие грубые руки, а на ногах стоптанные цар-вули!..

Эти слова как нельзя больше пришлись по сердцу царю. Успокоив дочь, он спустился к Оборвышу. Лицемерно похлопав парня рукой по крепкому крестьянскому плечу, скривил губы в усмешке и сказал:

- Молодец ты, ничего не скажешь; хорошее дело сделал этой ночью, спас свою голову!..

- И к тому же честно заслужил обещанную твоим величеством награду, - напомнил Оборвыш. - Где моя невеста, где полцарства?

Царь словно только того и ждал. Нахмурил брови и говорит сквозь зубы:

- Не спеши, парень, не так легко стать царским зятем и получить полцарства, как ты думаешь. Видишь эту скалу? -спросил царь и, указав рукой на гранитную громаду, возвышающуюся над дворцом на безводном холме, громко добавил: - Если сделаешь так, что до захода .солнца с этой скалы потечет вода, дам тебе в жены дочь и полцарства... А не сделаешь, беги с моих глаз, не то несдобровать тебе!

Оборвыш не проронил ни слова. Молча вскинул на плечо торбу со своими верными друзьями и побрел к скале. Взойдя на вершину холма, он вогнал старый железный желоб в расщелину скалы прямо против дворца и крикнул:

- Эй, дедушка Желоб, ну-ка, покажи свою волшебную силу!.. Напрягись изо всех сил, сделай так, чтобы вниз хлынула река. Пусть унесет она за тридевять земель и царя, и его привередливую дочь, и весь его дворец вместе с царскими крысами!

Не успел добрый молодец выговорить эти слова, как из железного желоба вырвался бурный пенистый поток. С каждым мгновеньем он становился всё полноводнее, всё грознее. Не успел царь опомниться, как на царские палаты с грохотом обрушилась водяная лавина. Она смыла дворец в мгновенье ока и понесла его, словно утлый челнок, далеко-далеко за тридевять земель,в тридесятое царство, откуда никому нет возврата...