Часть 2

Мне пришлось немало повозиться со своими крыльями. На другой день после того, как я подпевал в хоре, я дважды пытался летать, но без успеха.

Поднявшись первый раз, я пролетел тридцать ярдов и сшиб какого-то ирландца, да, собственно говоря, и сам свалился. Потом я столкнулся в воздухе с епископом и, конечно, сбил его тоже. Мы обменялись крепкими выражениями, но мне было весьма не по себе, то я боднул такого важного старика на глазах у миллиона незнакомых людей, которые глядели на нас, едва сдерживая смех.

Я понял, что еще не научился править и потому не знаю, куда меня отнесет во время полета. Остаток дня я ходил пешком, опустив крылья. На следующее утро я чуть свет отправился в одно укромное место - поупражняться. Я вскарабкался на довольно высокий утес, успешно поднялся в воздух и ринулся вниз, ориентируясь на кустик, за триста ярдов или чуть подальше. Но я не сумел рассчитать силу ветра, который дул приблизительно под углом два румба к моему курсу. Я видел, что значительно отклоняюсь от своего ориентира, и стал тише работать правым крылом, а больше жать на левое. Но это не помогло, я почувствовал, что мне грозит опасность опрокинуться, так что пришлось сбавить ходу в обоих крыльях и опуститься.

Я залез обратно на утес и еще раз попытал счастья, наметив место на два или три румба правее куста, и даже рассчитал снос, чтобы лететь более правильно к точке. В общем у меня это получилось, но только летел я очень медленно. Мне стало ясно, что при встречном ветре крылья плохая подмога.

Значит, если я захочу слетать в гости к кому-нибудь, кто живет далеко от моего дома, то придется, может, несколько суток ждать, чтобы ветер переменился; кроме того, я понял, что в шторм вообще нельзя пользоваться крыльями. А если пуститься по ветру, истреплешь их сразу - ведь их не уменьшишь, - брать рифы на них, например, невозможно, значит остается только одно: убирать их - то есть складывать по бокам, и все. Ну, конечно, при таком, положении в воздухе не удержишься. Наилучший выход - убегать по ветру; но это здорово тяжело! А начнешь мудрить - наверняка пойдешь ко дну!

Недельки через две - помню, дело было во вторник - я послал старому Сэнди Мак-Вильямсу записку с приглашением придти ко мне на следующий день вкусить манны и перепелов. Едва войдя, он хитро подмигнул и спрашивает:

- Ну, капитан, куда ты девал свои крылья?

Я мгновенно уловил насмешку в его словах, но не подал виду и только ответил:

- Отдал в стирку.

- Да, да, в эту пору они по большей части в стирке, - отозвался он суховатым тоном, - уж это я заметил. Новоиспеченные ангелы - страсть какие чистюли. Когда ты думаешь получить их обратно?

- Послезавтра.

Он подмигнул мне и улыбнулся. А я говорю:

- Сэнди, давай начистоту. Выкладывай. Какие могут быть тайны от друзей!

Я обратил внимание, что ни ты, ни многие другие не носят крыльев. Я вел себя, как идиот, да?

- Пожалуй. Но что поделаешь? Вначале мы все такие. Это совершенно естественно. Понимаешь ли, на земле мы склонны делать совершенно нелепые выводы о жизни в раю. На картинках мы всегда видели ангелов с крыльями, и это вполне правильно; но когда мы из этого делали вывод, что ангелы пользуются крыльями для передвижения, тут мы попадали впросак. Крылья - это только парадная форма. Находясь, так сказать, при исполнении своих служебных обязанностей, ангелы обязательно носят крылья; ты никогда не увидишь, чтобы ангел отправился без крыльев по какому-нибудь поручению, как никогда не увидишь, чтобы офицер председательствовал на военно-полевом суде в домашнем костюме, или полисмен стоял на посту без мундира, или почтальон доставлял письма без фуражки и казенной куртки. Но летать на крыльях - нет! Они надеваются только для вида. Старые, опытные ангелы поступают так же, как кадровые офицеры: носят штатское, когда они не на службе. Что же касается новых ангелов, то те, словно добровольцы из милиции, не расстаются с формой, вечно перепархивают с места на место, всюду лезут со своими крыльями, сшибают пешеходов, витают то здесь, то там, воображая, что все любуются ими и что они самые главные персоны в раю. И когда один из таких типов проплывает по воздуху, приподняв одно крыло и опустив другое, то можно ясно прочесть у него на лице: "Вот бы сейчас увидела меня Мэри-Энн из Арканзаса. Небось, пожалела бы, что дала мне отставку!" Нет, крылья - это только для показу, исключительно для показу, и больше ни для чего.

- Ты, пожалуй, прав, Сэнди, - сказал я.

- Зачем далеко ходить, погляди на себя, - продолжал Сэнди. - Ты не создан для крыльев. Это вообще не дело для людей. Помнишь, какую уйму лет ты потратил на то, чтобы добраться сюда? А ведь ты мчался быстрее любого пушечного ядра! Теперь представь, что это расстояние тебе пришлось бы проделать на крыльях. Знаешь, что было бы? Вечность прошла бы, а ты бы все летел! А ведь миллионам ангелов приходится ежедневно посещать землю, чтобы являться в видениях умирающим детям и добрым людям, - сам знаешь, им так положено по штату. Разумеется, они являются с крыльями, - ведь они выполняют официальную миссию, - да иначе умирающие и не признали бы в них ангелов. Но неужели ты мог поверить, что на этих крыльях ангелы летают?

Нет. И вполне понятно почему: крыльев не хватило бы и на полпути, они истрепались бы до последнего перышка и остались бы одни остовы, - как рамки для змея, пока их не оклеили бумагой. На небе расстояния еще в миллиарды раз больше; ангелам приходится по целым дням мотаться в разные его концы. Разве они управились бы на крыльях? Нет, конечно. Крылья у них для фасона, а расстояния они преодолевают вмиг - стоит им только подумать и пожелать. Ковер-самолет, о котором мы читали в сказках Тысячи и одной ночи, - вполне разумное изобретение; но представление, будто ангелы способны покрыть невероятные расстояния при помощи своих неуклюжих крыльев, - сущая чепуха!

- Наши молодые ангелы обоего пола, - продолжал Сэнди, - все время носят крылья - ярко-красные, синие, зеленые, золотые, всякие там разноцветные, радужные и даже полосатые с разводами, но никто их не осуждает: все это подходит к их возрасту. Крылья очень красивая вещь, и они к лицу молодым людям. Это самая прелестная часть их костюма; сияние, по сравнению с крыльями, ничего не стоит.

- Ну, ладно, - признался я, - я засунул свои крылья в буфет и не выну их оттуда, пока на улице не будет грязь по колено.

- Или торжественный прием.

- Это еще что такое?

- Такое, что ты можешь повидать, если пожелаешь, сегодня же вечером.

Прием устраивается в честь одного кабатчика из Джерси-сити.

- Да что ты, расскажи-ка!

- Этот кабатчик был обращен на молитвенном собрании Муди и Сэнки [Д.Муди и Д.Сэнки - "модные" американские проповедники-евангелисты последней трети XIX века] в Нью-Йорке. Когда он возвращался к себе в Нью-Джерси, паром, на котором он ехал, столкнулся с каким-то судном, и кабатчик утонул. Этот кабатчик из породы тех, кто думает, что в раю все с ума сходят от счастья, когда подобный закоренелый грешник спасает свою душу. Он полагает, что все небожители выбегут ему навстречу с пением осанны и что в этот день в небесных сферах только и разговору будет, что о нем. Он воображает, что его появление произведет здесь такой фурор, какого не запомнят за много лет. Я всегда замечал эту странность у мертвых кабатчиков: они не только ожидают, что все поголовно выйдут их встречать, но еще и уверены, что их встретят с факельным шествием.

- Стало быть, кабатчика постигнет разочарование?

- Нет, напротив. Здесь не дозволено никого разочаровывать. Все, чего новичок желает, - разумеется, если это выполнимое и не кощунственное желание, - будет ему предоставлено. Всегда найдется несколько миллионов или миллиардов юнцов, для которых нет лучшего развлечения, чем упражнять свои глотки, толпиться на улицах с зажженными факелами и валять дурака в связи с прибытием какого-нибудь кабатчика. Кабатчик в восторге, молодежь веселится во-всю, - никому это не во вред и денег не надо тратить, а зато укрепляется добрая слава рая, как места, где всех вновь прибывших ждут счастье и довольство.

- Очень хорошо. Я обязательно приду посмотреть на прибытие кабатчика.

- Имей в виду, что, согласно правилам этикета, надо быть в полной форме, с крыльями и всем прочим.

- С чем именно?

- С сиянием, арфой, пальмовой ветвью и так далее.

- Да-а? Наверно, это очень нехорошо с моей стороны, но, признаюсь, я бросил их в тот день, когда участвовал в хоре. У меня абсолютно ничего нет, кроме этой хламиды и крыльев.

- Успокойся. Твои вещи подобрали и спрятали для тебя. Посылай за ними.

- Я пошлю, Сэнди. Но что это ты сейчас сказал про какие-то кощунственные желания, которым не суждено исполниться?

- О, таких желаний, которые не исполняются, очень много. Например, в Бруклине живет один проповедник, некий Толмедж, - вот его ждет изрядное разочарование. Он любит говорить в своих проповедях, что по прибытии в рай сразу же побежит обнять и облобызать Авраама, Исаака и Иакова и поплакать над ними. Миллионы земных жителей уповают на то же самое. Каждый божий день сюда прибывает не менее шестидесяти тысяч человек, желающих первым делом помчаться к Аврааму, Исааку и Иакову, чтобы прижать их к груди и поплакать над ними. Но ты согласись, что шестьдесят тысяч человек в день - обременительная порция для таких стариков. Если бы они вздумали согласиться на это, то ничего иного не делали бы из года в год, как только давали себя тискать и обливать слезами по тридцать два часа в сутки. Они бы вконец измотались и все время были бы мокрые, как водяные крысы. Разве для них это был бы рай? Из такого рая побежишь без оглядки, это всякому ясно! Авраам, Исаак и Иаков - добрые, вежливые старые евреи, но целоваться с сентиментальными знаменитостями из Бруклина им так же мало приятно, как было бы тебе. Помяни мое слово, нежности мистера Толмеджа будут отклонены с благодарностью. Привилегии избранных имеют границы даже на небесах. Если бы Адам выходил к каждому новоприбывшему, который хочет поглазеть на него и выклянчить автограф, то ему только этим и пришлось бы заниматься и ни для каких других дел у него не хватило бы времени! Толмедж заявил, что он собирается почтить визитом не только Авраама, Исаака и Иакова, но и Адама тоже. Ему придется, однако, отказаться от этой затеи.

- А ты думаешь, Толмедж и в самом, деле вознесется сюда?

- Обязательно. Но пусть тебя это не пугает, он будет водиться со своими - их тут много. Вот в этом-то и заключается главная прелесть рая: сюда попадают люди всякого сорта, что бы там ни говорили. Каждый находит себе компанию по вкусу, а до других людей ему дела нет, как и им до него. Уж если господь бог создал рай, так он устроил все как следует, на широкую ногу.

Сэнди послал к себе домой за своими вещами, я тоже послал за своими, и около девяти часов вечера мы начали одеваться. Сэнди говорит:

- Сторми, тебе предстоит интереснейший вечер. По всей вероятности, будут какие-нибудь патриархи.

- Неужели?

- Да, по всей вероятности. Конечно, они держатся, как аристократы, перед простым народом, почти не показываются. По-моему, они выходят встречать только тех грешников, которые спасли душу в последнюю минуту.

Они бы и тут не выходили, но земная традиция требует большой церемонии по такому поводу.

- Они все до одного выходят, Сэнди?

- Кто? Все патриархи? Что ты, нет; ну, два - самое большее. Тебе придется прождать пятьдесят тысяч лет, а может быть и больше, чтобы хоть одним; глазком глянуть на всех патриархов и пророков. За то время, что я здесь, Иов показался один раз, и один раз Хам вместе с Иеремией. Но самое замечательное событие за все мое пребывание тут произошло в прошлом году:

был устроен прием в честь англичанина Чарльза Писа, того самого, которого прозвали Баннеркросским убийцей. На трибуне стояли тогда четыре патриарха и два пророка, - ничего подобного не видели в раю со дня вознесения капитана Кида [Кид Вильям - капитан английского флота, пират и разбойник; казнен в Лондоне в 1701 году]; даже Авель, и тот пришел - впервые за тысячу двести лет. Пустили слух, что собирается быть и Адам; на Авеля всегда сбегаются колоссальные толпы, однако с Адамом в этом отношении и ему не сравниться! Слух оказался ложным, но он облетел все небо; и такого, как тогда творилось, я, наверно, никогда больше не увижу. Прием устраивался, конечно, в английском округе, который отстоит за восемьсот одиннадцать миллионов миль от границ отделения Нью-Джерси. Я прилетел туда вместе с многими соседями, и нам представилось исключительное зрелище! Из всех округов валом валили эскимосы, татары, негры, китайцы - словом, люди отовсюду. Такое смешение народов можно наблюдать лишь в Большом хоре в первый день после прибытия, а больше нигде. Миллиардные толпы пели гимны и выкрикивали осанну, шум стоял невероятный; даже когда рты у всех были закрыты, в ушах звенело от одного хлопанья крыльев, потому что ангелов на небе было столько, что казалось, будто идет снег. Адам не пришел, но и без него было очень интересно; на главной трибуне восседали три архангела, тогда как в других случаях редко можно увидеть даже одного.

- Какие они из себя, эти архангелы, Сэнди?

- Ну, какие? Лица сверкают, одеты в блестящие хитоны, чудесные радужные крылья за спиной, в руке у каждого меч; рост - восемнадцать футов, величавая осанка, - похожи на военных.

- А сияние у них есть?

- Нет, во всяком случае не ободком. Архангелы и патриархи высшей категории носят кое-что получше. Они носят великолепный круглый сплошной нимб из чистого золота, посмотришь, просто глаза слепит. Ты, когда жил на земле, не раз видел на картинках патриарха с такой штуковиной, помнишь?

Голова у него точно на медном блюде. Но это не дает правильного представления, - то, что носят патриархи, красивее и лучше блестит.

- Сэнди, а ты разговаривал с этими архангелами и патриархами?

- Кто - я? Что ты, что ты, Сторми! Я не достоин разговаривать с такими, как они.

- А Толмедж достоин?

- Конечно нет. У тебя путаное представление о таких вещах; впрочем, оно свойственно всем земным жителям. Когда-то и я этим грешил, но это прошло.

На земле говорят, что есть царь небесный, - и это верно; но дальше описывают небо так, будто оно представляет собой республику, где все равны и каждый вправе обнимать любого встречного и якшаться с разной знатью, вплоть до самой высшей. Вот путаница! Вот чепуха! Разве может быть республика при царе? Разве может вообще быть республика, когда государством правит самодержец, правит вечно, без парламента и без государственного совета, которые имели бы право вмешиваться в его действия; когда ни за кого не голосуют и никого не избирают; когда ни один человек во всей вселенной не имеет голоса в управлении страной, никого не привлекают участвовать в государственных делах и никому это даже не разрешается?! Хороша республика, нечего сказать!..

- Да, рай, пожалуй, не таков, каким я его себе представлял. Но все-таки я думал - похожу всюду и хотя бы познакомлюсь с вельможами. Я не собирался есть с ними из одного котелка, а так - поздороваться за руку, провести в их компании часок-другой...

- Могли бы какие-нибудь первые попавшиеся Том, Дик и Гарри вести себя так в отношении российских министров? Зайти запросто, например, к князю Горчакову?

- Думаю, что нет, Сэнди.

- Ну, здесь та же Российская империя, даже построже. Здесь нет и намека на республику. Существует табель о рангах. Существуют вице-короли, князья, губернаторы, вице-губернаторы, помощники вице-губернаторов и около ста разрядов дворянства, начиная от великих князей - архангелов, и дальше все ниже и ниже, до того слоя, где нет никаких титулов. Ты знаешь, что такое принц крови на земле?

- Нет.

- Так вот. Принц крови не принадлежит ни прямо к царской фамилии, ни к обыкновенной аристократии - он стоит ниже первой, но выше второй. Примерно такое же положение занимают на небе патриархи и пророки. Здесь имеются такие важные аристократы, что мы с тобой недостойны чистить им сандалии, но и они недостойны чистить сандалии у патриархов и пророков. Это дает тебе некоторое представление о их ранге, так? Соображаешь теперь, какие они важные? Поглядел на одного из них - и будет о чем помнить и рассказывать тысячу лет. Представь себе, капитан, что Авраам переступил бы этот порог, - вокруг его следов сейчас же поставили бы ограду с навесом, и паломники стекались бы сюда со всех концов неба многие века, чтобы только посмотреть на это место. Авраам как раз один из тех, кого мистер Толмедж из Бруклина собирается по прибытии сюда лобызать и обливать слезами. Пусть привезет большой запас слез, не то - пари держу - они у него высохнут, прежде чем он добьется встречи с Авраамом.

- Сэнди, - говорю я, - я тоже думал, что буду здесь на равной ноге со всеми, но уж лучше позабыть об этом. Да это и не играет особой роли, я и так чувствую себя вполне счастливым.

- Да ты счастливее, капитан, чем был бы при иных обстоятельствах! Эти патриархи и пророки на много веков перегнали тебя, они за две минуты разбираются в том, на что тебе нужен целый год. Пробовал ты когда-нибудь вести полезную и приятную беседу с гробовщиком о ветрах, морских течениях и колебаниях компаса?

- Понимаю, что ты хочешь сказать, Сэнди: мне было бы неинтересно разговаривать с ним, - он полный профан в этих делах; и мы оба зачахли бы от скуки.

- Вот именно. Патриархам было бы скучно слушать тебя, а понимать их речи ты еще не дорос. Очень скоро ты сказал бы: "До свидания, ваше преосвященство, я зайду к вам в другой раз", но больше не зашел бы.

Приглашал ты когда-нибудь к себе на обед в капитанскую каюту кухонного юнгу?

- Опять-таки мне ясно, к чему ты клонишь, Сэнди. Я не привык к такой важной публике, как патриархи и пророки, и робел бы в их присутствии, не зная, что сказать, и был бы счастлив поскорее убраться восвояси. Скажи, Сэнди, кто выше рангом: патриарх или пророк?

- О, пророки поважнее патриархов! Самый молодой пророк гораздо больше значит, чем самый древний патриарх! Так и знай - даже Адам должен шагать позади Шекспира.

- Шекспир разве был пророк?

- Конечно! И Гомер тоже, и множество других. Но Шекспир и остальные должны уступить дорогу Биллингсу, обыкновенному портному из Тенесси, и афганскому коновалу Сакка. Иеремия, Биллингс и Будда шагают вместе, в одной шеренге, непосредственно за публикой с разных планет, которые не в нашей системе; за ними идут десятка два прибывших с Юпитера и из других миров; далее выступают Даниил, Сакка и Конфуций; за ними - народ из других астрономических систем; потом - Иезекииль, Магомет, Заратустра и один точильщик из древнего Египта; дальше еще целая вереница разных людей; и только где-то в самом хвосте - Шекспир с Гомером и башмачник по фамилии Марэ из глухой французской деревушки.

- Неужели Магомета и других язычников тоже пустили сюда?

- Да, каждый из них осуществил свою миссию и заслуживает награды.

Человек, который не получил награды на земле, может быть спокоен - он непременно получит ее здесь.

- Но почему же так обидели Шекспира, заставили его шагать позади каких-то башмачников, коновалов и точильщиков - словом, разных людей, о которых никто никогда не слыхал?

- А это и есть небесная справедливость: на земле их не оценили по достоинству, здесь же они занимают заслуженное место. Этот портной Биллингс из штата Тенесси писал такие стихи, какие Гомеру и Шекспиру даже не снились, но никто не хотел их печатать и никто их не читал, кроме невежественных соседей, которые только смеялись над ними. Когда в деревне устраивались танцы или пьянка, бежали за Биллингсом, рядили его в корону из капустных листьев и в насмешку отвешивали ему поклоны. Однажды вечером, когда он лежал больной, изнывая от голода, его вытащили, нацепили на голову корону и понесли верхом на шесте по деревне; за ним бежали все жители, колотя в жестяные тарелки и горланя что было сил. В ту же ночь Биллингс умер. Он совершенно не рассчитывал попасть в рай и уж подавно не ожидал торжественной встречи; наверно, он очень удивился, что ему устроили такой прием.

- Ты был там, Сэнди?

- Спаси бог, что ты!

- Почему? Ты разве не знал, что готовится торжество?

- Прекрасно знал. О Биллингсе в небесных сферах много толковали - и не один день, как об этом кабатчике, а целых двадцать лет до его кончины.

- Какого же черта ты не пошел?

- Вон как ты рассуждаешь! Чтобы такие, как я, попали на прием в честь пророка? Чтобы я, неотесанный чурбан, совался туда и подсоблял принимать такое высокое лицо, как Эдуард Биллингс?! Да меня засмеяли бы на миллиард миль в округе. Мне бы этого никогда не простили!

- А кто же там был?

- Те, кого нам с тобой вряд ли когда доведется увидеть, капитан. Ни один простой смертный не удостаивается счастья побывать на встрече пророка. Там собралась вся аристократия, все патриархи и пророки в полном составе, все архангелы, князья, губернаторы и вице-короли, а из мелкой сошки - никого. Причем имей в виду, вся эта знать - князья и патриархи - собралась не только из нашего мира, но из всех миров, которые сияют на нашем небосводе, и еще из миллиардов миров, находящихся в бесчисленных других системах. Там были пророки и патриархи, которым наши в подметки не годятся по рангу, известности и прочему. Среди них были знаменитости с Юпитера и с других планет, входящих в нашу систему, но самые главные - поэты Саа, Бо и Суф - прибыли с трех больших планет из трех различных, весьма отдаленных систем. Их имена прогремели во всех уголках и закоулках неба наравне с именами восьмидесяти высших архангелов, тогда как о Моисее, Адаме и остальной компании за пределами одного краешка неба, отведенного для нашего мира, никто не слыхал, разве что отдельные крупные ученые, - впрочем, они всегда пишут имена наших пророков и патриархов неправильно, все путают, выдают деяния одного за деяния другого и почти всегда относят их всех просто к нашей солнечной системе, не считая нужным входить в такие подробности, как указание, из какого точно мира эти пророки происходят.

Это похоже на того ученого индуса, который, желая похвастать своими познаниями, заявил, что Лонгфелло [Лонгфелло Генри (1807-1882) - известный американский поэт, автор "Песен рабства", поэмы "Песнь о Гайавате" и др.] живет в Соединенных Штатах, - словно он живет сразу во всех концах страны, а сами Соединенные Штаты занимают так мало места, что, куда ни кинь камень, обязательно попадешь в Лонгфелло. Между нами говоря, меня всегда злит, как эти пришельцы из миров-гигантов презрительно отзываются не только о нашем маленьком мире, но и обо всей нашей системе. Конечно, мы отдаем должное Юпитеру, потому что наш мир в сравнении с ним не больше картофелины; но ведь имеются в других системах миры, перед которыми сам Юпитер меньше, чем горчичное семечко! Взять хотя бы планету Губра, которую не втиснешь в орбиту кометы Галлея, не разорвав заклепок. Туристы с Губры (я имею в виду туземцев, которые жили и умерли там) заглядывают сюда время от времени и расспрашивают о нашем мире, но когда узнают, что он так мал, что молния может обежать его за одну восьмую секунды, они хватаются за стенку, чтобы не упасть от хохота. Потом они вставляют в глаз стеклышко и принимаются разглядывать нас, словно мы какие-то диковинные жуки или козявки. Один из этих туристов задал мне вопрос: сколько времени продолжается у нас день? Я ответил, что в среднем двенадцать часов. Тогда он спросил: "Неужели у вас считают, что стоит вставать с постели и умываться для такого короткого дня?" Эти люди с Губры всегда так - они не пропускают случая похвастать, что их день - все равно что наши триста двадцать два года. Этот нахальный юнец еще не достиг совершеннолетия, ему было шесть или семь тысяч дней от роду, - то есть, по-нашему, около двух миллионов лет, - этакий задиристый щенок в переходном возрасте, когда юноша уже не ребенок, но еще не вполне мужчина. Будь это в любом другом месте, а не в раю, я сказал бы ему несколько теплых слов. Ну, короче говоря, Биллингсу закатили такую великолепную встречу, какой не бывало много тысяч веков; и я думаю, это приведет к хорошим результатам. Имя Биллингса проникнет в самые далекие уголки, о нашей астрономической системе заговорят, а может, и о нашем мире тоже, и мы поднимемся в глазах самых широких кругов небожителей. Ты только подумай: Шекспир шел пятясь перед этим портным из Тенесси и бросал ему под ноги цветы, а Гомер прислуживал ему, стоя за его стулом во время банкета! Конечно, на банкете это ни на кого не произвело особого впечатления - ведь важные иностранцы из других систем никогда не слышали ни о Шекспире, ни о Гомере; но если бы весть об этом могла дойти до нашей маленькой земли, там бы это произвело сенсацию! Эх, кабы этот несчастный спиритизм чего-нибудь стоил, тогда мы могли бы дать знать об этом случае на землю, и в Тенесси, где жил Биллингс, поставили бы ему памятник, а его автограф ценился бы дороже автографа Сатаны. Ну вот, покутили на этой встрече здорово, - мне обо всем подробно рассказывал один захудалый дворянин из Хобокена, баронет сэр Ричард Даффер.

- Что ты говоришь, Сэнди, баронет из Хобокена? [Хобокен - индустриальный городок в штате Нью-Джерси, вблизи Нью-Йорка] Как это может быть?

- Очень просто. Дик Даффер держал колбасную и за всю жизнь не скопил ни цента, потому что все остатки мяса он потихоньку раздавал бедным. Не нищим бродягам, нет, а честным, порядочным людям, оставшимся без работы, таким, которые скорее умрут с голоду, чем попросят подаяния. Дик высматривал детей и взрослых, у которых был голодный вид, тайком следовал за ними до дому, расспрашивал соседей о них, а после кормил их и подыскивал им работу. Но так как Дик никому ничего не давал на людях, за ним установилась репутация сквалыги; с ней он и умер, и все говорили: "Туда ему и дорога!" Зато не успел он явиться сюда, как ему пожаловали титул баронета, и первые слова, которые Дик, колбасник из Хобокена, услышал, ступив на райский берег, были: "Добро пожаловать, сэр Ричард Даффер!" Это его удивило, так как он был убежден, что ему предназначено на том свете другое местечко, с климатом пожарче здешнего.

Внезапно вся местность вокруг задрожала от грома, пальнуло разом тысяча сто одно орудие. Сэнди говорит:

- Вот - это в честь кабатчика!

Я вскочил на ноги.

- Пошли, Сэнди; еще прозеваем что-нибудь интересное!

- Сиди спокойно, - говорит он, - это только телеграфируют о нем.

- Как так?

- Дали залп в знак того, что кабатчика увидели с сигнальной станции. Он миновал Сэнди-Хук. Сейчас ему навстречу вылетят разные комиссии, чтобы эскортировать его сюда. Начнутся церемонии и остановки; до места еще не скоро доберутся. Он сейчас за несколько миллиардов миль отсюда.

- С таким же успехом и я бы мог быть пройдохой-кабатчиком, - сказал я, вспомнив свое невеселое прибытие на небеса, где меня не встречали никакие комиссии.

- В твоем голосе я слышу сожаление, - сказал Сэнди. - Пожалуй, это естественно. Но что было, то прошло; тебя привела сюда собственная дорога, и теперь уже ничего не исправишь.

- Ладно, забудем, Сэнди, я ни о чем не жалею. Но, значит, в раю тоже есть Сэнди-Хук, а?

- У нас здесь все устроено, как на земле. Все штаты и территории Соединенных Штатов и все страны и острова, крупные и мелкие, расположены на небе точно так же, как и на земном шаре, и имеют такую же форму; только здесь они все в десятки миллиардов раз больше, чем внизу... Второй залп!

- А он что означает?

- Это второй форт отвечает первому. Каждый из них дает залп из тысячи ста одного орудия. Так обычно салютуют пришельцам, спасшим свою душу в последнюю минуту, причем тысяча сто первое орудие - дополнительное для мужчины. Когда встречают женщину, мы узнаем это потому, что тысяча сто первое молчит.

- Сэнди, каким образом мы различаем, что их тысяча сто одно, если они палят все разом? А ведь мы различаем это, безусловно различаем!

- Наш ум здесь во многих смыслах развивается, и вот - наглядный пример этого. Числа, размеры и расстояния на небесах так велики, что мы научились воспринимать их чувствами. Старые приемы счета и измерения здесь не годятся, - с ними у нас получилась бы сплошная путаница и морока.

Мы потолковали еще немножко на эту тему, а потом я сказал:

- Сэнди, я заметил, что мне почти не встречались белые ангелы; на одного белого приходится чуть ли не сто миллионов краснокожих, которые даже не знают по-английски. Чем это объясняется?

- Да, ты можешь наблюдать это в любом штате, на любой территории американского округа рая. Мне как-то пришлось лететь без перерыва целую неделю, я покрыл расстояние в миллионы миль, повидал огромные скопища ангелов, но не заметил среди них ни одного белого, не услышал ни единого понятного мне слова. Ведь на протяжении целого миллиарда лет или больше, до того, как в Америке появился белый человек, ее населяли индейцы, ацтеки и тому подобные люди. Первые триста лет после того, как Колумб открыл Америку, все ее белое население вместе взятое, - я считаю и британские колонии, - можно было свободно разместить в одном лекционном зале. В начале нашего века белых в Америке было всего шесть-семь миллионов, - скажем, семь; в тысяча восемьсот двадцать пятом году - двенадцать или четырнадцать миллионов; в тысяча восемьсот пятидесятом году их было, примерно, двадцать три миллиона, а в тысяча восемьсот семьдесят пятом году - сорок миллионов. Смертность у нас всегда составляла двадцать душ на тысячу в год. Значит, в первом году нашего века умерло сто сорок тысяч человек, в двадцать пятом - двести восемьдесят тысяч; в пятидесятом - полмиллиона, и в семьдесят пятом - около миллиона. Я готов округлить цифры: допустим, что в Америке с самого начала до наших дней умерло пятьдесят, пусть шестьдесят, пусть даже сто миллионов белых, - на несколько миллионов больше или меньше роли не играет. Ну вот, теперь тебе ясно, что если такую горстку людей рассеять на сотнях миллиардов миль небесной американской территории, то это будет все равно что рассыпать десятицентовый пакетик гомеопатических пилюль по пустыне Сахаре и надеяться их потом собрать. С чего бы нам после этого занимать видное место в раю? Мы его и не занимаем. Таковы факты, и надо с ними мириться.

Ученые с других планет и из других астрономических систем, объезжая небесное царство, заглядывают и к нам; они здесь погостят немного, а потом возвращаются к себе домой и пишут книгу о своем путешествии, и в этой книге Америке уделено пять строк. Что же они о нас пишут? Что Америка - слабо населенная дикая страна и в ней живут несколько сот тысяч миллиардов краснокожих ангелов, среди которых встречаются кое-где больные ангелы со странным цветом лица. Понимаешь, эти ученые думают, что мы, белые, а также немногочисленные негры - это индейцы, побелевшие или почерневшие от страшной болезни вроде проказы, в наказание - заметь себе - за какой-то чудовищный грех. Это, мой друг, довольно-таки горькая пилюля для всех нас, даже для самых скромных, не говоря уж о таких людях, которые ждут, что их встретят, как богатых родственников, и что, вдобавок, они смогут обнимать самого Авраама. Я не расспрашивал тебя о подробностях, капитан, но думаю, что мой опыт подсказывает мне правильно: тебе никто не кричал особенно громко "ура!", когда ты сюда прибыл?

- Не стоит об этом вспоминать, Сэнди, - сказал я, краснея, - ни за какие деньги на свете я не согласился бы, чтоб это видели мои домашние.

Пожалуйста, Сэнди, переменим тему разговора.

- Ладно. Ты как решил, поселиться в калифорнийском отделении рая?

- Сам еще не знаю. Я не собирался останавливаться на чем-нибудь определенном до прибытия моей семьи. Мне хотелось не спеша осмотреться, а уж потом решить. Кроме того, у меня очень много знакомых покойников, и я думал разыскать их, чтобы посплетничать маленько о друзьях, о былом, о всякой всячине и узнать, как им покамест нравится здешняя жизнь. Впрочем, моя жена скорее всего захочет поселиться в калифорнийском отделении, потому что почти все ее усопшие родственники, наверно, там, а она любит быть среди своих.

- Не допускай этого. Ты сам видишь, как плохо обстоит дело с белыми в отделении Нью-Джерси, а в калифорнийском в тысячу раз хуже. Там кишмя кишит злыми тупоголовыми темнокожими ангелами, а до ближайшего белого соседа от тебя будет, чего доброго, миллион миль. _Общества, вот чего особенно не хватает человеку в раю_, - общества людей, таких, как он, с таким же цветом кожи, говорящих на том же языке. Одно время я чуть не поселился из-за этого в европейском секторе рая.

- Почему же ты этого не сделал?

- По разным причинам. Во-первых, там хоть и видишь много белых, но понять почти никого из них нельзя, так что по душевному разговору тоскуешь все равно, как и здесь. Мне приятно поглядеть на русского, немца, итальянца и даже на француза, если посчастливится застать его, когда он не занят чем-нибудь нескромным, но одним гляденьем голод не утолишь, ведь главное-то желание - поговорить с кем-нибудь!

- Но ведь есть Англия, Сэнди, английский округ?

- Да, но там не намного лучше, чем в нашей части небесных владений. Все идет благополучно, пока ты беседуешь с англичанами, которые родились не более трех столетий тому назад, но стоит тебе встретиться с людьми, жившими до эпохи Елизаветы, как английский язык становится туманным, и чем глубже в века, тем все туманнее. Я пробовал беседовать с неким Ленглендом и с человеком по имени Чосер - это два старинных поэта, - но толку не вышло! Я плохо понимал их, а они плохо понимали меня. Потом я получил от них письма, но на таком ломаном английском языке, что разобрать ничего не мог. А люди, жившие в Англии до этих поэтов, - те совсем иностранцы: кто говорит на датском, кто на немецком, кто на нормандско-французском языке, а кто на смеси всех трех; еще более древние англичане говорят по-латыни, по-древнебритански, по-ирландски и по-гэльски; а уж кто жил до них, так это чистейшие дикари, и у них такой варварский язык, что сам дьявол не поймет! Пока отыщешь там кого-нибудь, с кем можно поговорить, надо протискаться через несметные толпы, которые лопочут сплошную тарабарщину.

Видишь ли, за миллиард лет в каждой стране сменилось столько разных народов и разных языков, что эта мешанина не могла не сказаться и в раю.

- Сэнди, а много ты видел великих людей, про которых написано в истории?

- О, сколько хочешь! Я видал и королей и разных знаменитостей.

- А здесь короли ценятся так же высоко, как и на земле?

- Нет. Никому не разрешается приносить сюда свои титулы. Божественное право монарха - это выдумка, которую неплохо принимают на земле, но для неба она не годится. Короли, как только попадают в эмпиреи, сразу же понижаются до общего уровня. Я был хорошо знаком с Карлом Вторым - он один из любимейших комиков в английском округе, всегда выступает с аншлагом.

Есть, конечно, актеры получше, чем он, - люди, прожившие на земле в полной безвестности, - но Карл завоевывает себе имя, ему здесь пророчат большое будущее. Ричард Львиное Сердце работает на ринге и пользуется успехом у зрителей. Генрих Восьмой - трагик, и сцены, в которых он убивает людей, в высшей степени правдоподобны. Генрих Шестой торгует в киоске религиозной литературой.

- А Наполеона ты когда-нибудь видел, Сэнди?

- Видел частенько, иногда в корсиканском отделении, иногда во французском. Он, по привычке, ищет себе место позаметнее и расхаживает скрестив руки на груди; брови нахмурены, подмышкой подзорная труба, вид величественный, мрачный, необыкновенный - такой, какого требует его репутация. И надо сказать, он крайне недоволен, что здесь он, вопреки его ожиданиям, не считается таким уж великим полководцем.

- Вот как! Кого же считают выше?

- Да очень многих людей, нам даже неизвестных, из породы башмачников, коновалов, точильщиков, - понимаешь, простолюдинов бог знает из каких мест, которые за всю свою жизнь не держали в руках меча и не сделали ни одного выстрела, но в душе были полководцами, хотя не имели возможности это проявить. А здесь они по праву занимают свое место, и Цезарь, Наполеон и Александр Македонский вынуждены отойти на задний план. Величайшим военным гением в нашем мире был каменщик из-под Бостона по имени Эбсэлом Джонс, умерший во время войны за независимость. Где бы он ни появлялся, моментально сбегаются толпы. Понимаешь, каждому известно, что, представься в свое время этому Джонсу подходящий случай, он продемонстрировал бы миру такие полководческие таланты, что все бывшее до него показалось бы детской забавой, ученической работой. Но случая ему не представилось. Сколько раз он ни пытался попасть в армию рядовым, сержант-вербовщик не брал его из-за того, что у Джонса не хватало больших пальцев на обеих руках и двух передних зубов. Однако, повторяю, теперь всем известно, чем он мог бы стать, - и вот, заслышав, что он куда-то направляется, народ толпой валит, чтобы хоть глазком на него взглянуть. Цезарь, Ганнибал, Александр и Наполеон - все служат под его началом, и, кроме них, еще много прославленных военачальников; но народ не обращает на них никакого внимания, когда видит Джонса. Буум! Еще один залп. Значит, кабатчик уже миновал карантин.

Мы с Сэнди надели на себя полное облачение, затем пожелали - и через секунду очутились на том месте, где должен был состояться прием. Стоя на берегу воздушного океана, мы вглядывались в туманную даль, но ничего не могли разглядеть. Поблизости от нас находилась главная трибуна - ряды едва различимых во тьме тронов поднимались к самому зениту. В обе стороны от нее бесконечным амфитеатром расходились места для публики. На трибунах было тихо и пусто, никакого веселья, скорее они выглядели мрачно, - как театральный зал, когда газовые рожки еще не горят и зрители не начали собираться. Сэнди мне говорит:

- Давай-ка сядем здесь и подождем. Скоро вон с той стороны покажется голова процессии.

Я говорю:

- Тоскливо здесь что-то, Сэнди; видимо, произошла какая-то задержка.

Одни мы с тобой пришли, а больше нет никого, - не очень-то пышная встреча для кабатчика.

- Не волнуйся, все в порядке. Будет еще один залп, тогда увидишь.

Через некоторое время мы заметили далеко на горизонте пятно света.

- Это голова факельного шествия, - сказал Сэнди.

Пятно разрасталось, светлело, становилось более ярким, скоро оно стало похоже на фонарь паровоза. Разгораясь ярче и ярче, оно в конце концов уподобилось солнцу, встающему над морем, - длинные красные лучи прорезали небо.

- Смотри все время на главную трибуну и на места для публики и жди последнего залпа, - сказал мне Сэнди.

И тут, точно миллион громовых ударов, слившихся в один, раздалось - буум-буум-буум, с такой силой, что задрожали небеса. Вслед за тем внезапная вспышка ослепила нас, и в то же мгновение миллионы мест заполнились людьми - насколько хватал глаз, все было набито битком. Яркий свет заливал эту великолепную картину. У меня просто дух захватило.

- Вот как у нас это делается, - сказал Сэнди. - Время зря не тратим, и никто не является после поднятия занавеса. Пожелать - это куда быстрее, чем передвигаться иными способами. Четверть секунды тому назад эти люди были за миллионы миль отсюда. Когда они услышали последний сигнал, они просто пожелали явиться сюда, и вот они уже здесь.

Грандиозный хор запел:

Мечтаем голос твой услышать, Тебя лицом к лицу узреть.

Музыка была возвышенная, но в хор затесались неумелые певцы и испортили все, точь-в-точь как бывает в церкви на земле.

Появилась голова триумфальной процессии, и это было изумительно красиво. Нога в ногу шли плотными рядами ангелы, по пятьсот тысяч в шеренге, все пели и несли факелы, и от оглушительного хлопанья их крыльев даже голова начинала болеть. Колонна растянулась на громадное расстояние, хвост ее терялся сверкающей змейкой далеко в небе, переходя в конце концов в едва различимый завиток. Шли все новые и новые ангелы, и только спустя много времени показался сам кабатчик. Все зрители как один поднялись со своих мест, и громовое "ура!" потрясло небо. Кабатчик улыбался во весь рот, сияние его было лихо заломлено набекрень, - такого самодовольного святого я еще никогда не видал. Когда он начал подниматься по ступеням главной трибуны, хор грянул:

Весь рай небесный стонет, Чтоб глас услышать твой.

На почетном месте - широкой огороженной площадке в центре главной трибуны - установлены были рядом четыре роскошных шатра, окруженные блистательной почетной стражей. Все это время шатры были наглухо закрыты.

Но вот кабатчик вскарабкался наверх и, кланяясь во все стороны и расточая улыбки, добрался, наконец, до площадки, и тут все шатры сразу распахнулись и мы увидели четыре величественных золотых трона, усыпанных драгоценными каменьями; на двух средних восседало по седобородому старцу, а на двух крайних - статные красавцы-исполины, с сияниями как блюдо и в прекрасной броне. Все, кто там был, миллионы людей, пали на колени, со счастливым видом уставились на троны и начали радостно перешептываться:

- Два архангела! Как чудно! А кто же эти другие?

Архангелы отвесили кабатчику короткий сухой поклон на военный манер; оба старца тоже встали, и один из них сказал:

- Моисей и Исав приветствуют тебя!

Тут же вся четверка исчезла, и троны опустели.

Кабатчик, видимо, немного огорчился: он, наверно, рассчитывал обняться с этими старцами; но толпа - такая гордая и счастливая, какой ты сроду не видал, - ликовала, потоку что удалось повидать Моисея и Исава. Все только и говорили кругом: "Вы их видели?" - "Я-то да! Исав сидел ко мне в профиль, но Моисея я видел прямо в анфас, вот так, как вас вижу!" Процессия подхватила кабатчика и увлекла его дальше, а толпа начала покидать трибуны и расходиться. Когда мы шли домой, Сэнди сказал, что встреча прошла прекрасно и кабатчик имеет право вечно ею гордиться. И еще Сэнди сказал, что нам тоже повезло: можно посещать разные приемы сорок тысяч лет и не увидеть двух таких высокопоставленных лиц, как Моисей и Исав. Позднее мы узнали, что чуть было не узрели еще и третьего патриарха, а также настоящего пророка, но в последнюю минуту они отклонили приглашение с благодарностью. Сэнди сказал, что там, где стояли Моисей и Исав, будет воздвигнут памятник с указанием даты и обстоятельств их появления, а также с описанием всей церемонии. И в течение тысячелетий это место будут посещать туристы, глазеть на памятник, карабкаться на него и царапать на нем свои имена.

• « Часть 1